На карте нигде этот путь не указан…
Его обнаружишь не с первого раза.
Заросшая просека наглухо скрыта
в лесу, где забвением воздух пропитан.
Маршрут незатейлив для мотоповозки.
Ветвями царапают кожу берёзки.
За пару литровок в тупик и обратно
прокатит механик, житухой помятый.
Сквозь заросли тянутся в лиственной нише
корявые рельсы на шпалах прогнивших.
И нет здесь ни станций, и ни полустанков.
Лишь чёрною оспой — бараков останки.
На свежую кровь гнус роится в атаку.
Чуть теплится жизнь – где-то лает собака.
Погибший кордон в глухомани таёжной…
А на сердце тяжко и как-то тревожно.
Мне кажется, слышу тягучие звуки —
камланье пилы, топоров перестуки.
И будто блуждают вдоль этой дороги
погибшие души из лагерных хроник.
Усталые лица теней эфемерных,
построивших эту железку-химеру
под ропот овчарок и брань вертухаев,
где жизнь, как свечной фитилёк, затухает.
Сквозь душу проложена узкоколейка,
как будто меня повезли в телогрейке
в зловеще-пугающий пункт назначенья:
в тупик, из которого нет возвращенья.
Где судьбы, как бусы, рассыпаны в травах,
вкусившие лагерно-волчьей отравы,
в следах от колючки на вздувшихся венах
и с плотью в следах от гниющей гангрены.
Что было тут – тайна, покрытая мраком,
а может быть — шлаком, а может быть — прахом.
И мало, кто сдюжил, и мало, кто выжил,
сгибаясь к земле под прицелами с вышек.
Забытая шпальная нить без охраны
похожа на шрам затянувшейся раны
на коже державы, заросшей щетиной,
скрывающей жертв паутины единой.
Цветут вдоль пути васильки да ромашки.
С механиком выпьем по паре рюмашек.
И прежним теперь мне не быть без сомненья.
Заплакало небо… Как Божье знаменье…
Загрузка...
