Нет твоей в том вины, что повис мелкий дождь.
Непогода, опять непогода.
Серость туч расстелилась на зреющей ржи,
Скрип колёс, вдаль ползущей, подводы.
Никогда, — говорил, говорил: никогда…
Через поле, к далёкой деревне,
К почерневшей часовне, где нету креста.
Память детям, погибшим под Плевной.
Ох, ты, Русь, твою мать, тяжела, тяжела,
Твоя горькая женская доля.
Восставала, когда оставалась зола
И не видела вольную волю.
Думы, думы… размякшая твердь, колеи,
Разухабистой сельской дороги.
Бьёт лошадка хвостом, из-за сползшей шлеи,
Не сорваться на рысь долом лога.
Мерно вёрсты, да вдоль васильки синевой,
Собрались детворой у обочин.
А в телегу, нет-нет, глянет колос литой
И багаж тянет краем на кочках.
Моя родина, ты? Ты ль, Тамбовский уезд?
Горемычное сердце России.
Упаду на лугу, пусть не знаю тех мест,
Но я помню, здесь сено косили.
Там, бегу босиком, и деревня в огне,
Храп, в безумстве мятущихся, коней.
Не увидеть, не вспомнить, забыться во сне,
Тех расстрелянных, их не хоронят.
Что мы сделали им, ты скажи, тятя, тять? —
На открытых глазах роем мухи.
И лежал, всё лежал, силясь землю обнять,
Но не смог, весь тот мир тогда рухнул.