Memento mori

Был скучный вечер. Телевизор
Гонял рекламы пошлый вздор,
Бубнил про страны и про визы,
И про поездки в Эквадор.
Я в Эквадор не собирался,
Мне и в России хорошо.
И, потому как раззевался,
Нажал на «Off»* и спать пошёл.
___________
*Off – выключить

А по дороге, скуки ради,
Открыл свой книжный шкаф; средь книг
Узрел забытые тетради
И до рассвета к ним приник.
Там были старые записки
Цитат и прочей чепухи,
Чужих острот, знакомых списки,
А также песни и стихи –
Мои стихи, стишки, поэмы…
Спешим по молодости все мы
Блеснуть – да в рифму! – парой фраз.
Так голову вскружить как раз
Совсем немудрено девчонкам
Простым письмом, но с рифмой звонкой!

Да вот одна из тех поэм.
Возможно, будет польза тем,
Кто прочитает эти строки
И извлечёт из них уроки.

Начнём, пожалуй, помолясь,
Читать творение поэта,
Где правда с вымыслом сплелась.
И не понять, где то, где это.

Посвящение

Когда-то в древности поэты
Стихи писать брались не раз,
Слагая стройные куплеты,
Где чувства нежные воспеты.
И вот оседлан мой Пегас.
Мой верный конь летит на крыльях,
И мне приятно с ним летать.
Хочу и я свои усилья
В труде поэтов испытать.
И пусть мой стих незавершённый
Пестрит причудливостью строк –
Он дорог мне: свой труд упорный
В него вложил я, сколько мог.
Я здесь пою простые чувства
И всё ж боюсь: читатель мой –
Ценитель лучшего искусства –
Не насмеялся б надо мной.
Но отступать, пожалуй, поздно.
Своё творение, друзья,
Полушутя, полусерьёзно
Дерзнул назвать поэмой я.
И, как и многие поэмы,
Она одной посвящена,
Той, что даёт поэту темы,
Что так прекрасна и нежна,
Что сердце юностью пленила.
Хочу я, чтобы лишь она
Мою поэму оценила,
И оценив, не порвала,
Как я (да буду я отныне
Прощён за выходку мою),
Послав ответ одной дивчине,
«Порвал любовь и жизнь свою».

Глава 1

Довольно слов. И так отвлёкся,
Пора вступление кончать.
За предисловьем, как ведётся,
С героев надо начинать.
И вот один из них; не скрою:
Мне симпатичен мой герой.
С ним часто летнею порою
Играли вместе с детворой
То в «вышибалу», то в «войнушку»,
И брали «ворога» на мушку.
Вся жизнь тогда была игрой.

Его назвали Константином –
В честь деда. Так моя родня
Назвать хотела и меня,
И всё ж назвали Валентином,
Поскольку Валечку сестру
Хотели мной увековечить.
Был мал и слаб я, чтоб перечить,
И согласился с тем к утру.

А мой герой в четыре года
(довольно поздно) был крещён.
И, как ни плакала Свобода,
В раба Христова обращён.

Отец и мать не возражали
И Константина обожали,
Его считали развитым,
И вообще, не без таланта,
Ведь имя было не простым,
Но производным от constanta,
А живший встарь великий муж,
Носивший избранное имя,
Был властелином грозным в Риме
И императором к тому ж.

Но мой герой отнюдь не воин.
Могу сказать я без прикрас:
Он по характеру спокоен,
В чём убеждались мы не раз.
Сидел за книгами до ночи,
Читать он мог их без конца,
И, как и все, любил он очень
И почитал мать и отца.

Вы все, наверное, мечтали
Об океанах и морях,
Манили призрачные дали,
На белоснежных кораблях
Экватор вы переплывали,
Где чайки с криком за кормой
В медовом воздухе сновали,
Играя с шумною волной.

«Мечты, мечты, где ваша сладость», –
Сказал поэт. И был он прав.
Мечты и грёзы – наша слабость,
Они – забавы из забав.
Так, кто-то милиционером
Мечтал стать с самых юных лет
И октябрёнком, пионером
С собой носил свой «пистолет».
Другой был лётчиком-героем,
А этот – важный генерал.
Так мозг, наверно, наш устроен –
Нам виден будущий финал.

И Константин мечтал – о море:
О синем, чёрном – всё равно,
О кораблях в его просторе,
О чайках в небе – как в кино.
Ещё мечтал о дальних странах
И о далёких островах,
О мелях, штилях, ураганах
И романтизме трудных вахт.

А жизнь размеренно и тихо
Всё так же шла сама собой.
Вчера – мальчишеское лихо,
Сегодня стал совсем другой
Мальчишка наш. За годом годы
Уходят, как в песок вода.
Менялись мы, менялись моды –
И будет вечно так, всегда.
Ведь всюду вечное движенье,
Как люди поняли до нас
Давным-давно. А что ж рассказ?
Нужно поэме продолженье.

 
Глава 2

Планета видела немало
Примеров верности мужской,
Той дружбы, что прочней металла
И глубже впадины морской.

Вот так, ночной порой представишь
Веков давно ушедших лик,
Воображение заставишь
Назад перенестись на миг:
Плюмажей слышишь лёгкий шелест
И зычный голос: «На коней!»
И стук копыт, и ночи прелесть,
И стали звон среди полей.

Звените веселее, шпоры!
Прохожий робкий, оглянись! –
То молодые мушкетёры
На острых шпагах поклялись.
Эй! Трепещите вы, Рошфоры!
Вас вызывают мушкетёры!
Ведомы мы своей судьбой,
Идём за дружбу мы на бой!

Те времена давно минули.
Навек глаза закрыв свои,
Герои славные уснули,
Но то – Дюма, а вот мои
Четыре витязя несхожих.
Четыре тоже? Да, так что же.
Пусть я придумал всё, но здесь
Всё, точно в жизни, всё как есть.

Один герой теперь известен:
Мечтатель, фантазёр, поэт.
Но с ним досуг делили вместе
Три друга – их вернее нет.
Ещё не пачканные грязью,
Чисты их души и сердца…
В ночной тиши старинной вязью
Пишу от первого лица,
Пока в преддверии работы,
Часы не крикнули – пора!
Пока тревоги и заботы
Не отлучили от пера,
Пока в газонах возле дома
Туман еще не лёг в траву…
Ещё мы с ними не знакомы –
Отдам им целую главу.

Глава 3

Как ни крути, хочу я всё же
Начать в полночной тишине,
С простого имени – Серёжа,
Что Константину всех дороже,
И, если честно, ближе мне.

Блажен, кто братом от природы
Как верным другом наделён.
Не властны над друзьями годы,
И рок над ними не силён.
Один мечтатель молчаливый,
Другой весёлый, заводной, –
Таким тандем был их счастливый.
Серёжка – брат его родной
Неброский, неприметный с виду,
Всё больше на вторых ролях,
Он не умел таить обиду,
Зато сражался в «пирамиду»
И ловко дрался на киях.
Любил гонять он мяч футбольный
В команде местной детворы,
Любил он поймы воздух вольный
И сосны Шириной горы.

Его отец (и Константина)
Был славным плотником. О том
Скажу вам как-нибудь потом,
Коль не заест меня рутина.

Но с верной ловкостью отцовской
И мудрой сметкою Левши
Умел Сергей из щепки плоской
Стругать такие палаши,
Что зачастую меч двуручный
Трещал, не выдержав удар,
Его ж клинок благополучный
Был цел и свеж, как Божий дар.

Но младший брат, Сергей, ни разу
Не встал у брата на пути,
И из любви – не по приказу –
Всегда давал вперёд пройти.
Умел ценить, и даже слишком,
Друзей, их дружбой дорожить.
Ну, в общем, славным был мальчишкой,
Достойным, чтобы с ним дружить.

Читатель, если утомишься,
Присядь к столу, попей чайку.
Надеюсь, ты не усомнишься,
Что лыко всякое в строку
Я буду здесь вставлять для рифмы,
Разнообразя скучный труд,
Хотя слова – не логарифмы:
Они, бывает, что и врут.
Но ложь – не ложь, когда во благо.
И во спасение – не ложь.
Когда не вытерпит бумага,
Возьми её и уничтожь,
Дурному следуя примеру.
А я в компьютер свой пишу,
И соблюдая такт и меру,
Губить роман свой не спешу.

Кто чувство меры не утратил,
Чьи души в помыслах чисты,
Тот друг мне, как и ты, читатель,
К тем обращаюсь я на «ты».
Бредя по жизненному кругу,
Друзья не «выкают» друг другу.
И это правильно, ведь друг
Порою ближе, чем супруг.
Всё потому, что, кроме дружбы,
Мне ничего от Вас не нужно.
Хотите, перейдем на ТЫ?
Вот: я дарю ТЕБЕ цветы!

Глава 4

Теперь позволь мне, друг, оставить
Двух наших братьев для того,
Чтоб и других ребят представить,
И для начала, одного.
Борис был сыном украинки.
Его отец сбежал в Ростов,
А мать и сын, «як дві билинки»,
Как листья осенью с кустов,
Летят и будто ищут крова,
Гонимы ветром, – так вдвоём
Они до города Коврова
Дошли и поселились в нём.

Легко ль с сынишкой было Лене –
Об этом знает только Бог,
Но в нерадивости и лени
Их упрекнуть никто не мог.
Мать, как и многие, работу
Нашла себе не по душе,
Приняв тревогу и заботу
Лишь о Борисе малыше.

А тот рос ласковым, весёлым,
Певучей речью звал не раз
Мальчишек в гости к новоселам:
«ЛаскАво прОсимо до нас!»
Притом что был ещё ребёнок,
Он брался за любой ремонт:
То совершенствовал «Орлёнок»*,
То починял соседский зонт.
А чуть подрос и сел за книжки,
Его науки увлекли,
И все дворовые мальчишки
Его «доцентом» нарекли.

_________
* «Орлёнок» – детский велосипед

Глава 5

Итак, уже мальчишек трое.
Но я, конечно, не забыл
Ещё четвёртого героя –
Четвёртым Герка «Рыжик» был.

Средь чёрных рыжее явленье –
Всего один процент из ста.
Так Герки чудное рожденье
Под стать рождению Христа.
Не диво ль: мать, отец, сестрички –
Все с волосами, будто смоль.
Недаром к ним прилипла кличка –
Их крест, страдания и боль –
«Цыгане». Робкий, осторожный
Отец смирился и привык,
И только дома крыл безбожно
Соседей, колких на язык.

Но день за днём в часах песочных
Копилось, полнилось, текло,
Гудело в трубах водосточных,
Струилось Время за стеклом.
«Цыган» соседские колючки
Почти не стали донимать,
Но всё же денег до получки
У них боялись занимать.

Но вот, как гром с небес лазурных,
(Таких громов весной не счесть)
Среди спокойных и бравурных
Вдруг неожиданная весть.
«Бараном» кованым тарана,
Или заржавленным серпом
Судьба ударила «Цыгана»,
Но всё уладила потом.

Его супруга, словно кошка,
Рожала чуть не каждый год.
Уже собрался у окошка
Девчонок целый хоровод,
В отца худы и длинноноги,
А в мать шустры не по годам,
Они уже мужчинам многим
Спать не давали по ночам.

Шестой десяток шёл «Цыгану»,
Но был он крепок, бодр и свеж,
И не имел почти изъяну,
Лишь только маленькую плешь.
И верный браку, как присяге,
Трудолюбивым был творцом,
И скоро нашему бедняге
Вновь предстояло стать отцом.

Он ждал, надеялся и верил,
Что наконец-то будет сын,
Он всё проверил и измерил,
И каждый день был пьяным в дым.
С друзьями ночью у роддома
Плясал, и Бог ему судья.
(Отцы, неужто не знакома
Вам эта радость бытия?!)

Однажды днём в своей палате,
Дитя родное накормив,
Мамаша млела на кровати,
К подушке голову склонив.
Отец сыночка, как обычно,
Был в стельку пьян, но полон сил,
Жену окликнув гласом зычным,
Раскутать сына попросил.
И сбросив мокрые пелёнки,
Сыночек, ножками суча,
Явил отцу свой голос звонкий
И чубчик яркий, как свеча.

Что было дальше, я не знаю,
Но всё пошло своим путём;
Отец, сыночка пеленая,
Не замечал несходства в нём.
Он был наивен и доверчив
И верил россказням старух,
Что все таких родят «таперчи»,
Что это следствие разрух.
И невдомёк такому мужу,
Что виновата в том жена.
А правда скрытна и скромна –
Не собиралась лезть наружу.

Георгий, маменькин сыночек,
Не чужд был маленьких проказ.
Отец любил лишь только дочек,
А сына потчевал не раз
Своим ремнём с солдатской пряжкой.
Он бил не сильно, но с оттяжкой.
Проказник сын отцов урок
Запоминал в кратчайший срок.
И от ремня и криков бранных
Бежал, зализывая раны,
Но никогда не унывал,
А неизменно напевал:

«Жил-был маленький Мышонок –
Хвостик тонок, голос звонок.
До преклонных дожил лет,
Потому что знал секрет:
Если ростом ты не вышел,
Если ты не выше мыши,
Должен быть всегда готов
Скрыться в норку от котов.
Не урвут коты плутишки
Ни полхвостика от мышки.
Так Мышонок, не спеша,
Вырос в то-олстого Мыша».

Глава 6

Ах, детство, детство! Что сравнится
С той жизнью, – в сущности, игрой?!
Отдам ему ещё страницу.
Я сам о нём грущу порой.
Жаль, не вернуть мне эту пору…
Что ж, покоримся приговору
Бескомпромиссного судьи –
Судьбы; законы в ней свои.

Серёжка, Костя, Герка, Борька –
Четыре друга – вот пример,
Когда родителям не горько
Взглянуть на плод, достойный мер
Их воспитанья и заботы,
Когда их мальчики одни,
Другой не ведая работы,
Слонялись вчетвером все дни
В лесу, что Муромским зовётся.
Туда одна тропинка вьётся,
Одна из многих, и по ней
Друзья ходили много дней.

Всё вместе: петь и веселиться –
Верней четвёрки не найдёшь.
Про них как будто говорится:
Друзей водой не разольёшь.
Бывало, с вечера назначат
Назавтра дерзостный поход
И спать ложатся. Это значит:
Как только солнышко взойдёт,
Лучами нежными обнимет
По тропке едущих ребят.
Так повелось давно меж ними,
«Так будет вечно!» – говорят.

А если вместо солнца туча?
Ну что ж, она их не страшит.
Озёр ли гладь, холмов ли круча –
Четвёрка дружная спешит
Вперёд лишь только, не иначе, –
Девиза лучше не найти.
Что ж, пожелаем всем удачи,
А им счастливого пути.

Читатель, верно, догадался,
Что средь мальчишеских голов
И Константин мой затерялся.
К чему ж иначе столько слов?
Да, здесь он тоже, как известно,
Какой-то излагает план.
Быть может, будет интересно
Узнать решение и нам.

Но мы не будем торопиться,
До завтра лучше подождём,
Покуда утро заискрится…
Нас утро встретило дождём.
Ещё ночные тени бродят,
Ночные шорохи кругом,
И мелкий дождь тоску наводит
На каждый двор, на каждый дом.

Стоят унылые кварталы
Туманной скрыты пеленой.
Как будто серым покрывалом
Укрыто небо. Ни одной
Живой души ещё не видно –
Вставать не тянет никого.
Мой город дрыхнет, очевидно, –
Пустынны улицы его.

Лишь галки сонные на крышах
Уж вахту раннюю стоят,
И всё-то видят, всё-то слышат,
Они давно уже не спят.
Какой же сон, когда такое
Ненастье с самого утра.
Но мы оставим их в покое,
Ведь нам давно к друзьям пора.

Как я сказал уже, погода
Была ненастная с утра.
Но всё ж в любое время года
Гуляла наша детвора.
Мороз ли, ветер, дождь ли, слякоть –
Им всё как будто нипочём.
Лишь иногда случалось плакать,
Когда кончалось всё врачом.
И в этот раз их не смутило,
Что с ночи мелкий дождик льёт.
Ещё вчера решенье было:
Ребята собрались в поход.

Куда, зачем нас дали манят,
Как перелётных птиц из гнёзд,
Мечты тревожат и дурманят,
Зовут лететь до самых звёзд.
Нам тесен наш мирок домашний,
Нам надоел его уют,
Где новый день, как день вчерашний,
Где утром кофе подают,
А в полдень кормят до отвала.
И, как ведётся на Руси,
Положат, ежели вам мало,
Добавки, только попроси.

Спешило солнышко на запад,
Длиннее тени стали вдруг,
Сильней стал трав медвяный запах
И щебетанье птиц вокруг.
Всё после знойного полудня
Спешило вылезти из нор,
Чтоб подышать среди безлюдья,
Послушать птиц веселый хор.

И люди, как и всё живое,
В прохладу зелени стремясь,
Тянулись, кто гурьбой, кто – двое.
Кто – от безделья истомясь,
Идёт тоску свою, кручину
Унять среди лесов, полей,
Да просто созерцать картину
Плакучих ив и тополей,
Берёзок стройных хороводы,
Печальных елей тишину,
И ручейков хрустальных воду,
И речки пенную волну.

Вот две старушки понемногу
Бредут с корзинками в руках,
Их тоже лес позвал в дорогу,
Чтоб поискать грибков в кустах.
Вот по тропинке без оглядки
Весёлой шумною гурьбой
Мальчишки в лес бегут, чтоб в прятки
Там наиграться меж собой.

Играйте, дети, неизвестно,
Что ожидает в жизни вас.
Читатель, если интересно,
Тогда продолжу свой рассказ.

Глава 7

Игра игрой, а как же школа?
Какая школа в летний день,
Когда приставки от глагола
Нам отличить и то ведь лень!
Чему учились – всё забыто,
На время. Вспомним всё потом,
Когда под тяжким гнётом быта
Склонимся над пустым листом
Чистейшей девственной бумаги,
Надежды полные, отваги
Всех удивить, всех превзойти.
Иного нет у нас пути!
И всё ж о школе пару строчек
Я не могу здесь не черкнуть.
И лишь потом  уже листочек,
Как календарь, перевернуть.

Как много песен нами спето
О школьных годах золотых,
Как много школою согрето
Сердец в стенах её родных.
И сколько б лет мы ни прожили,
Мы вспомним с нежностью о ней,
Мы вспомним тех, с кем мы дружили:
Девчонок вспомним и парней;
Мы вспомним дни сентябрьских чисел,
А так же первый наш звонок,
И снова первый наш учитель
Нам первый объяснит урок.

Но я давно уже не вижу
Из окон класса школьный двор,
И оттого милей и ближе
Мне слов причудливый узор.
Я помню, как крючки, кружочки
За партой сидя, выводил,
Как буквы прыгали из строчки,
И пальцы в пятнах от чернил.

Но это было лишь вначале.
Уже на завтрашний урок
(Как педагоги отмечали)
Всё было чисто, верно, в срок.
Я был усерден и прилежен;
В послевоенных трудных днях
Не избалован, не изнежен –
Держали в строгости меня.
И за помарку и четвёрку
Мне обещали дома порку.

Отец меня не часто бил,
Ведь я в отличниках ходил!
Из школы круглые пятёрки
Я ежедневно приносил,
Успешно избегая порки,
Старался из последних сил.
Страх – вот он двигатель науки!
Пройдя сквозь тернии и муки,
Усвоить твёрдо каждый мог
Ремнём преподанный урок.

Но слёзы боли и обиды
Лились не долго – не вода.
Они, как некие флюиды,
Вмиг исчезали без следа.
А в настроенье, им на смену,
Воспоминания о том,
Как вдруг в большую перемену
Мне подложили толстый том –
Преинтереснейшую книгу,
Где был король и кардинал,
Друзья, попавшие в интригу,
И полный доблести финал.

Ту, что дала мне книгу эту,
Я и под пыткой бы не сдал.
Но всё ж, как по секрету свету,
Об этом в классе каждый знал.
Ведь любознательному люду
Был вряд ли тайной мой секрет,
Что я – почти анахорет –
Влюблён был в Карташову Люду.

Я помню новогодний бал;
Все были в масках и костюмах,
И было много смеха, шума.
Лишь я, униженный, страдал.
Костюма мне не сшили к сроку,
А в школе праздник – маскарад.
Как не готовому уроку
Я маскараду был не рад.
Никто не знал, что будет драма…
Меня уговорила мама,
Хоть что-нибудь надеть пока
И вжиться в образ старика.

И в смелости почти что львиной,
И проглотив обиды ком,
Я нарядился стариком.
А Люда – сказочной Мальвиной!

В отцовской клетчатой рубашке
Я, подпоясан кушаком,
Как пахарь на весенней вспашке,
Себе казался  дураком.
Немудрено, что с Людой рядом,
Бравируя своим нарядом,
Великолепен и хитёр,
Вдруг оказался мушкетёр
С усами, в шляпе и при шпаге,
В костюме из простой бумаги.
И этот клоун и позёр
Лишь увеличил мой позор.

С тех самых пор рубашки в клетку
Носить я как-то не спешу,
Но надеваю, хоть и редко:
Жена погладит, я ношу.

 
 
Глава 8

Вернусь-ка я к своим героям.
Они все вместе собрались,
Строгая доски, что-то строя,
И очень этим увлеклись.
Не сразу, правда, и вначале
Не знали, чем себя занять.
Сидели просто и молчали,
Не смея что-то предпринять.

Друзья томились и скучали
В подвале дома своего;
Они не ведали печали;
Им было скучно оттого,
Что всё объездили в округе,
Но не было им в том заслуги.
И потому, сказали все,
Заняться надо нужным делом.
«Кому же, как не нам, умелым,
Себя явить во всей красе!»

– А если нам сегодня взяться
За труд нелёгкий столяров?
Ну, нам ли трудностей бояться,
Мы все – потомки мастеров!
Соскучились по делу руки.
Друзья, довольно нам от скуки
Слоняться по лесу в ночи,
Гонять футбольные  мячи,
Бутылки бить и бить баклуши –
Дел настоящих просят души.

Так начал, несколько помпезно,
Речь Константин в кругу друзей.
Он думал: будет всем полезно
Заняться делом поскорей.

– Вот есть неновая идея:
Построить нам на речке плот.
Но в этом опыт не имея,
Один царь Пётр мог строить флот.
Ну, можем выкопать землянку,
Соорудить в лесу шалаш.
Найдём уютную полянку,
Там будет штаб и лагерь наш…

«Всё это было, было, было…
И разговор тут ни о чём», –
Сергей сидит, глядит уныло,
Упёршись в  полочку плечом.
На полке той стояли банки:
Варенья, ягоды, компот
(Так летний день нас кормит год),
Лежали пилы и рубанки.

– Я не тяну вас на аркане
И не леплю из вас рабов…
А биллиардный стол сварганить
Одним, без помощи, слабо?!
– Бильярдный стол? А что, – идея!
– Вот это здорово, друзья!
– За дело общее радея,
Кто за идею?
– Я!
– Я!
– Я!

И началось: финты и пасы,
Тьма передач, навал бросков…
Прощайте, старые запасы
Досок, фанеры и брусков!
Потомки славных дровосеков
Нашли занятье, наконец:
Повынимали из сусеков
Всё то, что смог скопить отец
Двух наших братьев. Разве жалко
Того, что в сущности лишь палка,
Ну, на худой конец дрова?
«Ура!» – кричала пацанва.

Но сделать стол, как оказалось,
Совсем без навыков нельзя.
Всё, что ни строили, ломалось…
Эх, им бы подучиться малость!
Не знали этого друзья?
Но в этом возрасте проблемы
Легко решаются у нас.
Нам нужно только наши темы
Сменить, хоть может, и не раз.

Итак, столы им надоели;
Рубанки, пилы отложив,
Друзья за обе щёки ели
С кефиром сладкие коржи.
Наевшись, помнят ли о деле
Когда-нибудь озорники?
Тела и руки ослабели,
Но развязались языки.

Один похвастал, что прижался
В подъезде, в тёмном уголке,
К девичьей голенькой руке.
Другой цветистей выражался
И тут же подводил итог,
Что в этом деле больше б смог,
Но на ногах едва держался.

И вдруг все вспомнили, что есть
Одна красивая девчонка:
Фигура, ноги и юбчонка,
Ну, в общем целом, – облик весь
Совсем не тот, что у соседок.
И есть в ней что-то от богинь,
От герцогинь и от княгинь,
Заметил кто-то напоследок.

Все согласились, что она
Для одного лишь создана;
И каждый склонен был считать,
Что это он им должен стать –
Тем королём для королевы,
И не найти им лучше девы.

И Константин не против был
О ней мечтать, как о богине,
И всю любовь, и весь свой пыл
Он был готов отдать Марине.
Но вот с друзьями разделить
Её, конечно, невозможно!
И всё же будет очень сложно
Красотку у друзей отбить.

Но людям издавна известно:
Мы все в любви, как на войне…
И победитель – на коне,
У победителя – невеста.
У побеждённого лишь злость –
Так испокон веков велось.

«Но воевать друзьям друг с другом
В ум не придёт и в страшном сне.
И надобно страдать недугом,
Чтоб так-то мыслить о войне.
Но что же нам, мужчинам, нужно?
Любовь важнее или дружба
Для верных дружеству сердец?
Определитесь, наконец!

Нет, в этом споре дружба всё же
Нам всяко кажется дороже» –
Так рассуждал один герой;
Готов он был стеной, горой
За дружбу встать в любое время.
И не считал он то за бремя.
Но так ли думали друзья?
Вот в этом не уверен я.

– Послушать вас, так в целом свете
Девчонки лучше не найдёшь.
Друзья, вы, право, словно дети:
Коль ярок гриб, так и хорош!
Да мало ль девочек моложе,
Весёлых, добрых, озорных,
А мы всё поделить не можем
Всего одну на четверых!

Так Костя начал осторожно,
С друзьями только так и можно:
– Смотри, Борис, Татьяна оком
Косится в сторону твою.
Душа во взгляде волооком
Кричит: «Люблю, люблю, люблю!»
Как вьётся белокурый локон…
Будь счастлив, тот, кто так влюблён!
Вчера проходит мимо окон,
А нос-то вверх, на твой балкон!

А вот ещё подружка – Вера,
Ей только пальчик покажи
(Я говорю лишь для примера),
Вмиг за тобою побежит.
А Ольга! Лента голубая
В её прическе – чем не приз?
Да за тобой пойдёт любая,
Ты только свистни им, Борис!

Тот глянул хмуро, исподлобья,
Глазами, полными тоски:
– Ты похоть путаешь с любовью, –
И снова взялся за бруски.
– Ты, Костя, мастер всяких лекций.
Ну что ж, мели, лови момент.
Но дела нет мне до коллекций
Ни марок, ни монет, ни лент.
Я спорить не хочу с тобою –
Ты, без сомнения, умён.
Вот и люби себе любое
Из перечисленных имён.
Кохайся с Веркой, Танькой, Олькой,
Бери любую из подруг,
А мне оставь Марину только,
Уважь как друга – ты же друг!

– Ну что пристал ты. Ради бога,
Оставь ты Борьку. Видишь, он
Сегодня сам не свой, – Серёга
Встал на защиту друга, – Вон,
Уже не ровно ты строгаешь,
А может, лучше помолчать?
Не то всех крыс перепугаешь,
Коль на друзей начнешь кричать.

– Сережка, братка, ты ли это?!
Тебя я, брат, не узнаю.
Не я ль давал тебе советы,
Как лучше строить жизнь свою?
Не ты ль во мне искал защиты,
Когда отец ругался, крут.
А нынче требуешь: «молчи ты!»
И ты туда же, верный Брут!

И Константин, отдав рубанок,
Уселся с книжкою в руке
Среди кастрюль и разных банок
На табуретке в уголке.
Глаза сверкали угольками,
Пылали щёки, лоб пылал,
Блуждал глазами меж строками,
Но слов не видел, не читал.

Потом Георгия приметил,
Тот в стороне сидел, молчал,
И чуб его, и рыж и светел,
Горел, как сальная свеча.
– А ты что мне добавишь, Герка.
Давай, настал и твой черёд.
Вы все, как черти в табакерке,
Наружу рвётесь: кто вперёд!

Георгий встал, смахнул с коленки
Случайной стружки завиток,
Вздохнул, рукой коснулся стенки,
Достал измятый свой платок,
Потом, прокашлявшись, для виду,
И чтобы храбрости набрать,
Изрек: – Скажу вам не в обиду,
И я влюблен, не буду врать.
Марина – девушка что надо.
Среди подруг она одна
Достойна пылкой серенады
Июльской ночью у окна.
А мне, поверьте, ох, не просто
Её у вас отвоевать,
Ведь на парней такого роста
Марине просто наплевать!
Но я сдаваться не привычен.
И с каждым встретиться готов,
И как велит нам наш обычай –
Побольше дел, поменьше слов!
Итак, желающий, – к барьеру!
И сразу молнии из глаз!
Ну как такому кавалеру
Девичье сердце даст отказ!

– Ну, ты Георгий дал, однако!
Чай не сошёлся клином свет
На ней одной. Неужто драка,
И ничего умнее нет?!
Но мы ведь дружбою недаром,
Как смыслом жизни дорожим,
А этим спором, как ударом,
Мы наше братство порешим!
Да, хороши же мы, мужчины,
Коль первый наш серьезный бой
Вот так, по сути, без причины
Мы развязали меж собой!
Идти не хочет на уступки
Никто из нас, и я боюсь,
Что мы готовы первой юбке
Отдать в закланье наш союз!
Я не хочу жестокой рубки,
Но вам так просто не сдаюсь!

Вношу простое предложенье:
Пускай рассудит нас судьба.
Мы кинем жребий; не сраженье
Решит наш спор. Да, жизнь – борьба.
Никто не хочет пораженья.
И в этом смысле каждый прав.
И у меня не меньше прав,
Да и у вас тех прав не меньше.
Все войны были из-за женщин!

Я предлагаю план такой –
Здесь весь упор на дисциплину  –
Итак, пусть пробует любой
Увлечь, влюбить в себя Марину
И с нею жить потом в раю,
Но… каждый в очередь свою.
Пусть все фанфары, все литавры
Победы гимны нам споют
В честь победителя, а «мавры»,
Закончив дело, пусть уйдут.
Клянёмся, нашей дружбы ради,
Правдиво соблюдать черёд.
А тот, кто с девушкой не сладит,
Тот пусть в сторонку отойдёт.
Вот у меня четыре спички
Неодинаковой длины…
Дрожали руки с непривычки,
Так волновались пацаны.

– Кто с самой длинной – будет первый,
Тот, кто с короткой – позади.
Звенели, будто струны, нервы
И сердце ёкало в груди.
За счастье каждый здесь сражался,
Но тронуть спички не решался.
А Костя, сидя на доске,
Четыре спички жал в руке.
…Им выпал жребий: первый – Костя,
За ним Георгий и Сергей.
Борис свой нож метнул от злости…
Но, слава богу, не в друзей.

Не знаю, как в других подвалах,
Но в нашем доме, под шумок,
Мы занимались, как в спортзалах,
И развлекались, кто как мог.
Что запрещалось нам в квартире,
В подвале делать мы могли:
Качали пресс, тягали гири
И сил своих не берегли.

Там свалок не было в помине;
Конечно, были уголки,
Где место липкой паутине
Всё ж находили пауки.
Но крыс там не было, в подвале,
А были кошки и коты;
Жильцы их рыбкой баловали,
И кошки всех старушек знали;
Вперегонки, подняв хвосты,
Бежали к ним со всей округи,
Как задушевные подруги.
А мы, жильцы, и управдом
Прозвали дом наш – «кошкин дом».

Глава 9

Итак, она звалась Мариной…
Была приятна и мила,
А сверх того косою длинной
Чуть только землю не мела.
Копной волос своих гордилась,
Вплетала ленты в косу ту…
Да кто ж, скажите мне на милость,
Не стал бы холить красоту?!

Ну, может, я соврал немного:
Косички две, и то до плеч.
Но не судите очень строго –
Тут не о косах, в общем, речь.

Она была любимой дочкой.
Отец души не чаял в ней.
И мать заботливою квочкой
Была для доченьки своей.
Она работала в столовой,
Была заведующей там,
Семью не кашей же перловой
Кормить с тушёнкой пополам!
Сама не съест – всё ей, Марине,
Икорку, рульку, балычок…
Всё, что имелось на витрине,
Всё попадалось на крючок.
Игрушки, платья ли, сорочка,
А позже – деньги от отца,
Чего б ни попросила дочка,
Являлось, словно из ларца.

Ещё в мечтах она витала,
В них представала иногда
То скромной Золушкой средь бала,
То королевой царства льда,
То кружевницей, то царицей,
То грешной девой, то святой,
То распрекрасною жар-птицей,
А то вдруг рыбкой золотой.

Так можно жить бы жизнью вечной…
Марина средь своих подруг
Была наивной и беспечной,
Не знавшей жизненных наук.
Любила джемы и варенья,
Домашней выпечки творенья.
Её прозвал друзей кружок –
Марина Сладкий Пирожок.

Глава 10

Ребята выросли. Девчонки,
Вестимо, тоже не малы;
Их голоса и руки тонки,
Их лица девичьи милы.
Давно прошло «златое» время
Весёлой, шумной детворы,
Когда дурашливое племя
Не знало горя до поры.
И можно было без опаски
За ручку с девочкой ходить;
Никто ещё не строил глазки
И не пытался нас стыдить.

Теперь всё стало по-другому:
Пушок пробился над губой.
И глаз девичьих синий омут
Зовёт и манит за собой.
Теперь нам мало встреч нежданных
Средь шумных улиц и дворов,
Пугливых взглядов, слов туманных
И незатейливых даров.
Теперь нам хочется иного:
Побыть вдвоём накоротке,
Когда всё радостно и ново –
Глаза в глаза, рука в руке.

А где же нам уединиться?
В лесочке? В комнатке? В купе?
Где проще было б с фоном слиться?
Парадоксально, но – в толпе!
Велик соблазн собраться вместе
Парням и девушкам в одном
Каком-нибудь уютном месте,
Да основательно – с вином.
Чтоб было там не одиноко,
Но и не скученно совсем,
И чтоб родительское око
Следить не вздумало за всем –
Оно ж достало до печёнок!
И так, ну, никаких свобод!
Такой, по мнению девчонок,
Могла быть встреча в Новый год.

Я всё люблю: весну и лето
И осень тоже я люблю –
Сезон кудесника поэта,
Сезон природы во хмелю.
И всё же зимних дней круженье
Во мне рождает вдохновенье.
И вот уж бел, как снег, и чист
Передо мной бумажный лист.
Пусть ветер в двери гонит стужу,
Но рифмы просятся наружу.
Так что ж держать их взаперти?
Летите, доброго пути!

Как капли жаркого металла
В траву пожухлую разлив,
Уж осень листья разметала,
Деревьев ветви оголив.
А стылый ветер в небе гонит
Стада печальных облаков,
И наземь слёзы льёт и стонет,
И до весны тепло хоронит
Под спудом утренних снегов.

Проходит день, неделя, месяц,
За ним второй – и вот теперь,
Когда тоска и скука бесят,
К нам Дед Мороз стучится в дверь
Седым предвестником, предтечей
Того, кто вслед за ним идёт,
На ёлках зажигает свечи
И всем подарки раздаёт.

Я детской сказкой очарован,
Огнями ёлки озарён
И вечной тайной околдован
С волшебной сменою времён.
Так просто этой ночью звёздной
Поверить, будто в дивный сон,
Что Новый год в пыли морозной
Спешит – и юн, и невесом.
Летит над сонною Россией,
И крепко держит свой хорей*,
Как новоявленный мессия,
Торопит время: «Поскорей!»
Его кургузые олешки
Морозным воздухом дыша,
Уже уставшие от спешки,
Везут покорно малыша.
Им невдомёк, чтО их возница
В подарок людям привезёт,
Но и в деревне, и в столице
Его с надеждой каждый ждёт.

_________
*хорей – погонялка для оленей

И мы готовы к этой встрече.
С утра устав от суеты,
Уж дамы оголяют плечи
И строят планы и мечты.
Мужчины в праздном нетерпенье
Компашкой шумной за столом
Вблизи наливок и солений
Смакуют водку под «залом».

Уж старый год под звон хрустальный
Мы проводили, и не раз,
Но он, усталый и печальный,
Ничуть не сердится на нас.
Ведь пять минут всего осталось,
Чтоб эту тоненькую нить –
Его дряхлеющую старость –
Здоровьем юности сменить.

Вот президент с телеэкрана
Спешит поздравить свой народ,
И тамада за фортепьяно
Глотает в спешке бутерброд.

Но ход часов неторопливых
Сближает стрелки не спеша,
Ведя учёт секунд счастливых.
Уже шампанского душа,
Слабинку чувствуя затворов,
Стреляет пробкой в потолок,
Бежит без лишних уговоров,
Течёт из горлышка поток.

Благоухающая пена,
Достигнув резвости вершин,
На волю вырвалась из плена,
Как из кувшина добрый джин.
И разливается в бокалы
Напиток лёгкий, но хмельной.
Так пусть вина не будет мало,
Не постоим мы за ценой!

Но, чу! Куранты бьют двенадцать!
И, дерзко хлопнув по плечу,
Соседка лезет целоваться
В избытке самых нежных чувств.

И уголок России тихий
Презрел дремотный свой уют:
Трещат петарды и шутихи
И в небесах расцвёл салют.
Волшебный свет плывёт над нами,
В бокалах пенится вино
И вьётся радужный орнамент
По мозаичному панно.
Мы улыбаемся, смеёмся,
И забывая боль невзгод,
Легко со старым расстаёмся,
Весельем встретив Новый год.

А наш малыш в извечной спешке
Ковров покинул под шумок.
И вновь послушные олешки
Бегут, бегут, не чуя ног.
А я, склонившись над бутылкой,
О нём, уехавшем, скорблю
И ковыряю грязной вилкой
Покрытый плесенью дор-блю*.

__________
*дор-блю – сыр с благородной плесенью

Ах, Новый год – чудесный вечер! –
Во тьме кружится снежный дым…
А для свидания и встречи
Как раз подходит молодым.
Гулять решили у Бориса:
Тепло, светло его гостям.
Надев пальто своё из плиса,
Елена, мать, ушла к друзьям.

Борис умел варить картошку,
Принёс огурчиков, груздей,
Капусты глиняную плошку…
Осталось только ждать гостей.
Они пришли – друзья, подруги –
Те, с кем играли во дворе,
Внесли с собою холод вьюги –
Чего ж вы ждали в декабре?!
На стол поставили бутылки:
Тут водка, пиво, лимонад.
Консервы – килька, ложки, вилки
И даже сахар рафинад.

– Эх, жаль, шампанского не будет! –
Вздохнул Сергей, – вот был бы приз!
– Откуда роскошь эта, люди? –
Спросил восторженно Борис.
– Скажи спасибо, вон, девчатам,
– А мы не скажем – наш секрет,
Вот поколдуем над салатом…
– Там, на балконе винегрет,
Я и забыл на стол поставить…
– Ну что  ж, друзья, к столу тогда!
Мы в полном, так сказать, составе:
И дамы есть, и господа.

Расселись, как кому хотелось
(Попробуй только позлословь!):
Проворство, ловкость, сила, смелость –
Напротив нежность и любовь.
Серёжа, Костя, Боря, Гера –
Не разлучит никто ребят;
Марина, Таня, Оля, Вера –
Девчата тоже сели в ряд.

Вначале, как везде и всюду,
То бишь в компании любой,
Глядели скромно на посуду
И вилки клали пред собой.
Мальчишки, те весьма учтиво
(Их взоры, полные любви)
В бокалы подливали пива
Своим прекрасным визави.
Все парни – крепкие спартанцы –
Хотели продолжать банкет,
Но барышень влекло на танцы,
А может, даже в туалет.
Природы зову повинуясь,
Все поднялись из-за стола.
И побежали, соревнуясь,
Туда, где очередь была…

Но вот мелодии прелестной
Поплыли звуки в тишине,
И сильный голос, всем известный,
Запел о счастье и Луне.
Затем, весёлый танец финнов
Позвал желающих на круг
Попрыгать, поскакать невинно,
Разнообразя свой досуг.
Поставив стол и стулья к стенке
И сгрудив в угол половик,
Друзья игривой «Летке-енке»
Танцпол соорудили вмиг.
Забились трепетно сердечки,
Глаза манили глубиной,
Кудрей весёлые колечки
Пленяли формой неземной.
В цепочку выстроили гости
Улыбок радостных оскал…
Перед Мариной прыгал Костя,
Георгий сзади них скакал.

Потом опять к столу; успели
Поднять бокал за Новый год.
И снова пили, ели, пели…
Но всё нескладно, всё вразброд.
В семнадцать лет, признаться надо,
Не знаешь меры, в том, что пьёшь:
Девчонкам мало лимонада,
Георгий вздумал делать «ёрш».

Борис готовил викторину,
Подружки сели вкруг него…
А Константин кружил Марину,
Не подпуская никого.
Он возле девушки весь вечер
То позади, то впереди,
То обнимал её за плечи,
То припадал к её груди.
И даже раз себе позволил
Просунуть ногу ей меж ног,
И, одурев от алкоголя,
Нащупал лифчика замок…

Со звоном, с треском оплеуха
Влетела в голову, как шмель;
Зарделось, загорелось ухо
И сразу выветрился хмель.
А тут ещё Георгий встрянул
И с кулаками налетел…
Он был суров и грозен спьяну,
И далеко не мягкотел.

Гулянка мирная – не праздник,
У нас любого тут спроси;
Бои кулачные да казни
Всегда любили на Руси.
Какой же пир без мордобоя?
Какое ж гульбище без драк?
Найдём ристалище любое:
Хоть чисто поле, хоть овраг;
Подъезд сгодится и квартира,
Пустынный двор – всего верней.
А забияка и задира –
Среди подвыпивших парней.

Наутро головы болели,
В висках стучало долото…
Про новогодние фортели
Не вспоминал потом никто.

 
 
Глава 11

Не вспоминал никто – прилюдно,
Чтоб кривотолков избежать.
И было всем не очень трудно
Язык на привязи держать.
Скандала «добрых старых» оргий
Там, слава богу, не стряслось,
Лишь отличился наш Георгий,
Разбивший в драке другу нос.
Его товарищ был уживчив
И не держал на Герку зла:
Сам виноват – не трогай лифчик,
Мог схлопотать ещё «козла».

А Герка был азартным малым,
Коль видел цель, то рвался к ней.
Он мог узреть большое в малом,
При этом становясь сильней.
И размышляя о Марине,
Не ныл, о том, что ростом мал,
А ту пощёчину воспринял
Своеобразно – как сигнал.
Сигнал о том, что друг «в отставке»,
Что побеждает только тот,
Кто в той игре повысил ставки,
Кто в жизни сделал верный ход.
Ведь претендентов только трое –
Вот мысли нашего героя.

Геракла тайный почитатель,
Георгий жизнью жил простой.
Но, может быть, тебе, читатель,
Она покажется пустой.
Вставал он утром очень рано,
Постель легонько заправлял
И непременно полстакана
Сырой водицы выпивал,
Затем он делал физзарядку
И принимал холодный душ,
На завтрак ел яичко всмятку.
И не боялся зимних стуж.

Он много знал о пользе бега,
Читал «запоем» Поля Брэгга*
И был, хоть ростом невелик,
Силён и мускулист, как бык.
Он в жизни шёл своей дорогой,
Но был знаком с ушу и йогой.
И был ему совсем не нов
Почтенный старец Иванов*.
И быт его был так размерен
Уже на десять лет вперёд.
Но случай, как строптивый мерин,
Вдруг седока копытом бьёт.
И кто ж из тех, кто верил свято
В свою счастливую звезду,
Не ошибается, ребята.
Таких, увы, я не найду.

_____________
*Пол Чаппиус Брэгг – известный американский деятель альтернативной медицины, натуропат.
*Иванов Порфирий Корнеевич – известный целитель и «русский йог», автор собственной методики и целостной системы по достижению физического здоровья человека

Итак, увидев, что нахрапом
Не взять Марину никому,
Решил Георгий тихой сапой
Идти по плану своему.
И с чувством, с толком и без спешки,
Он предложил, с расчётом, ей
Начать с ним зимние пробежки,
Чтоб быть красивей и сильней.

Трусца – кому она вредила?
На пользу людям бег с ленцой.
В здоровом теле крепнет сила
У тех, кто бегает трусцой.
Не нужно сильно напрягаться,
Здесь мне рекорды не нужны.
Открыл глаза, вскочил с матраца,
Надел спортивные штаны,
И в путь – куда ведёт дорожка,
Куда глаза глядят мои…
Прочь убежала в страхе кошка,
С кустов взлетели воробьи…
Не бойтесь, милые, не трону,
Не добавляет счастья мне
Вспугнуть несчастную ворону,
Что примостилась на сосне.
…И вот уже в душе сиянье,
Мой организм играет туш,
С природой празднуя слиянье!..
Теперь назад, домой, под душ.

Вставать с зарёй Марина рада.
Как хорошо бежать вдвоём!
И говорить почти не надо,
И можно думать о своём…
Пустынны улицы, проулки,
На тротуарах ни души.
Всё идеально для прогулки,
Знай, свежим воздухом дыши!
Но расплелись её косички,
А шарф всё время в свитер лез…
Она устала с непривычки.
А Герка рвался дальше, в лес.
Его вперёд звала дорога,
Где сосны высились, строги…
– Я пробегусь туда немного?
– Я подожду тебя, беги!

Марина честно ждать хотела,
Но крепкий утренний мороз
Дрожать заставил быстро тело,
Шарм лёгкой свежести унёс.
Вот так пришёл конец желанью…
Прождав, как дура, полчаса,
Она вернулась. Герка ланью
Летел всё дальше, вглубь, в леса…

Не зря же лес округ Коврова
И непролазен, и дремуч…
Навстречу вышел лось – корова;
Зверь был и страшен, и могуч.
А рядом с нею, худ и тонок,
Прижавшись к матери, стоял
Прядая ушками, лосёнок,
Как показалось, хил и вял.
Их разглядеть получше парень
Уже физически не смог:
Рванул, как будто был ошпарен,
Бежал от них, не чуя ног.

«Если ростом ты не вышел,
Если ты не выше мыши,
Должен быть всегда готов
Скрыться в норку от котов».

Летел, дорог не разбирая,
Сквозь дебри, глушь и бурелом,
Пока не выскочил у края
Большого поля пред селом.
А лоси – тоже побежали,
Нет, не за Геркой – от него.
И никому не угрожали,
Не затоптали никого.
Лосиха вовсе не трусиха.
Но тут казалось ей самой,
Что можно ждать подвох от психа
Полураздетого – зимой…

Так, через поле, от опушки
Дошёл Георгий до избушки,
Где вился из трубы дымок.
Дойти дошёл и изнемог.

На счастье нашего «спортсмена»,
Старушка вышла из избы,
Взять из поленницы полено.
И в страхе встала «на дыбы»!
Георгий бабку успокоил:
– Я заблудился тут, в лесу…
Да, с каждым может быть такое!
Хотите, дров вам принесу?
– И без тебя, чай, обойдуся…
«А мы продолжим диалог…»
– Что за деревня тут, бабуся?
– Село, Осипово, милок…
– А вот, скажите, до Коврова
Смогу добраться я сейчас?
Бабуля глянула сурово:
– Автобус ходит кажный час.
Потом поглянула на небо:
– Ишь, замулындило, к снежку.
– Бабуся, мне б кусочек хлеба…
– Погодь чуток, дам… творожку.
Георгий, знамо, был доволен…
А бабка просит извинить:
– В дом не зову, старик мой болен…
Чуть что не так – начнёт бранить.
– Спасибо, дай вам бог здоровья,
Тебе и деду твоему.
Живите с миром и с любовью
Ещё лет сто в своём дому.
– Да у тебя, чай, денег нету?
Он спохватился: – Точно, нет…
Старушка сунула монету:
– Возьми-ка, парень, на билет.

С тех пор промчалось дней немало…
Советы выслушав отца,
Марина матери внимала,
Учась работе продавца;
Её теперь не занимала
Пустая, глупая трусца.
А Герка, к трудностям привычный,
Как в спорте, так и в жизни личной,
Осечкой первой не смущён,
И подождать решает он.

Глава 12

Давным-давно, во время оно,
Когда – бог знает, в общем, встарь,
Спеша сбежать с земного лона,
Плыл на коряжине дикарь
По морю с острова на остров.
Пронзая дали взглядом острым,
Он не боялся гулких гроз.
Вот – это первый был матрос.
С тех пор немало лет минуло.
Давно коряга утонула,
А может, сжёг её моряк –
Коряги весело горят!

И Константин хотел матросом
Плыть к неизвестным берегам,
Следить в пути за альбатросом
И слушать глупых чаек гам,
Служить, как некогда варяги;
Готов был плыть хоть на коряге,
Подобно древним дикарям.
Вот так росла в нём страсть к морям.

Матрос – простой чернорабочий
Морских просторов и портов.
И оставляя дом свой отчий,
Он в море делать всё готов.
Зачем же он стремится в море,
Покинув берег и уют?
Ведь там опасность, зло и горе,
Ведь в море деньги не куют!
Там всюду страх, там жизнь – копейка,
Там пропасть, бездна под тобой,
А жизнь вершит судьба-индейка,
И каждый миг – реальный бой.

Там, где в широтах приполярных
Лёд покрывает корабли,
Там между айсбергов коварных
Не видно берега земли.
А там, где ласковый экватор
Перепоясал шар земной,
Там Солнце только виновато,
Что в том краю ужасный зной.
Там среди волн морской пучины
Шалит, резвится Посейдон;
И тянет, лютый без причины,
На дно ладьи и бриги он.

Да, нарисована картина,
Конечно, мрачная слегка,
Но есть мечта у Константина,
И бьётся сердце моряка.

Окончив школу, в мореходку
Теперь собрался Константин.
Он вырабатывал походку
«Морскую», если шёл один
(Ходить прилюдно так стеснялся),
К тому же спортом он занялся
(Ценил он силу в моряке).
С друзьями ездил он к реке,
Там плавал брассом и «собачкой»,
И прыгал в воду «раскорячкой».
Друзья сигали вместе с ним:
Им это нравилось самим.

Глава 13

Но вот, последний, самый страшный
Экзамен был успешно сдан.
И Константин, школяр вчерашний,
Собрал свой первый чемодан,
Чтоб жизнь связать навечно с морем,
Ведь он о море так мечтал!
Его отец, убитый горем,
Перечить юноше не стал.
И мать его со всем смирилась,
И отпуская в дальний край,
Уже в истерике не билась,
Сказала только «Не хворай!»

А сын уже бежал из дома:
«Скорей во двор, там ждут друзья!»
Ему, такому молодому,
«Хворать» ещё никак нельзя.
И всё ж сначала к ней, к Марине.
Кружили мысли вороньём:
«Быть может статься, на чужбине
Он жить не сможет без неё!»
Он подошёл к знакомой двери,
Условно стукнул трижды дверь,
Он ждал, надеялся и верил,
Что всё решится вот теперь.

К нему Марина вышла сразу,
Не заставляя Костю ждать,
Сказав заученную фразу,
Чтоб просто не тревожить мать:
– Ко мне подружка, я недолго!
Марина… в чёрном вся… без кос!
Как будто выплатила долга
Своей любви последний взнос.

– Зачем? Кому мешали косы?
Он потянулся к волосам,
Но тут же понял, что вопросы
Адресовал он небесам.
– Но что случилось?
– Папа умер…
И закачалась вся земля…
– Крепись… сочувствую, – в костюме,
В кармане было три рубля…

– Возьми, Марина, больше нету…
Я ж не работаю, пока…
Тебе скажу я по секрету,
Вот обучусь на моряка…
Теперь вот еду в мореходку.
– А далеко?
– В Калининград.
Там навещу родную тётку…
– Ты рад, наверно…
– Точно, рад.
Ну, понимаешь…
– Понимаю…
Я тоже рада… за тебя…
Тебе желаю… обнимаю…
И буду ждать тебя… скорбя.

Сказала так, на автомате,
Чтоб отвязался, наконец;
Сама училась на физмате,
Туда привёл её отец.
«Теперь мы сИроты, без папы…
И сразу стали криволапы…
И надо матери помочь», –
Так рассуждать пыталась дочь.

А Костя твёрдо был настроен
Сказать, в любви признаться ей.
И коль свиданья удостоен,
То надо действовать смелей:
– Ну, вот и всё. Я уезжаю.
Последний раз с тобою я
Угасший вечер провожаю,
Дорога прочь уйдёт моя.
Дай поцелуй мне на прощанье,
Им в путь меня благослови.
Он будет мне в пути сияньем,
Залогом дружбы и любви.

Марину Костины признанья
Ещё не трогали ничуть.
Она считала, что свиданье –
Одна из множества причуд.
Ей Костя нравился, конечно,
Но только лишь как добрый друг.
Не задевали струн сердечных
Его слова. И всё же вдруг
Марину к Косте притянула
Та сила, что сильней всего.
И не хотела, но прильнула
К губам пылающим его.
И две фигурки, словно тени,
Друг к другу жались в уголке;
Там жарких рук переплетенье
И сладкий миг – щека к щеке.

В тот миг, когда она коснулась
Его горячих жадных губ,
В Марине женщина проснулась.
Но поцелуй был мал и скуп;
Того короткого свиданья
Потом и вспомнить не могла,
Оно, как давнее преданье,
Его покрыла ночи мгла.

А Костя был собой доволен,
И от Марины уходя,
Трезвон услышал с колоколен
И шум весеннего дождя.
«Всё это добрые приметы!» –
С восторгом думал Костя вслух.
…Но вечер, солнышком согретый,
Реально был и тих , и сух.

Костян нашёл друзей у дома.
У них созрел на вечер план,
Не закатись бутылка рома
Совсем некстати за диван.
Георгий там её приметил,
Достал тихонько, словно вор.
Покуда день ещё был светел,
Пошёл с находкою во двор.
И там с друзьями, понемногу,
Почти по капле – по глотку,
Они напробовались грогу…
Но и оставили дружку.

Был тёплый, томный майский вечер.
Зарёй багряной осиян,
Легко надев ремни на плечи,
«Маэстро» Костя взял баян –
Подарок ценный и красивый
На День рожденья от отца,
И нежных звуков переливы
Вдаль полетели от крыльца.
Потом мелодию другую
Завёл умелый баянист,
О море песню боевую
Запел он, юн и голосист.

«Наш корабль плывёт в долине океана,
Мы привыкли к морю, как к родной земле.
Но лишь мы причалим к берегу родному,
Мы чувствуем себя как на волне.

Мы матросы, мы люди боевые,
Не боимся мы ни бурь морских, ни гроз.
Якоря у нас на лентах золотые.
Самый смелый человек – матрос!»

Стихи, конечно, – Константина,
Да и мелодия его.
Возможно, в этом вся причина
К нему пристрастья моего!
Он был поэт, пусть не от бога,
Талант тут явно небольшой.
Но подходил он к слову строго
И прикипал к стихам душой.
Равнялся на поэтов «школьных»
И не чурался рифм глагольных.
И в них добился простоты.
Читатель мой, согласен ты?

Друзья тотчас же подхватили,
И вот уже их стройный хор,
Флотов достойный и флотилий,
Произвести бы мог фурор
Средь почитателей-соседей;
Но хор никто не оценил,
Поскольку целый полк медведей
Соседям уши отдавил.
Тогда, с друзьями и баяном,
Вдоль улиц и немых витрин,
В ажиотаже полупьяном
Пошёл «маэстро» Константин.
И смог заснуть ещё не скоро
Под вопли местных «песняров»
Уставший за день добрый город,
Мой славный город, мой Ковров.

 
Глава 14

«Из века в век в подлунном мире
О жизни спорят мудрецы.
Во всех краях о ней на лире
Поют поэты и певцы.
А жить не просто, как и прежде,
А жизнь по-прежнему трудна,
Но мы живём в слепой надежде,
Что станет лучше вдруг она.
Одни из нас уже робеют
И молодыми смерть зовут,
Другие, зубы сжав, живут,
Хоть, в общем, жить-то не умеют.

Теперь на трудную дорогу
Тебе пришёл черёд ступить.
Сумей же гордо, понемногу
Всю чашу горестей испить.
Пусть мир совсем не идеальный
Предстал тебе, но всем назло,
Не надо думать, друг печальный,
Что в жизни нам не повезло.
Всё впереди, мой друг, ты молод,
Будь в жизни честен, прост и смел.
Держи, кузнец, покрепче молот,
Чтоб счастье выковать сумел.
Всё испытать тебе придётся,
Всё будет – горе и беда.
Но знай, что верный друг найдётся
В беде помочь тебе всегда».

Так верил Костя, провожая
Ковровский старенький перрон.
Что встретит сторона чужая,
Об этом и не думал он.
Напротив, сладкий миг свиданий
Он рисовал в сиянье дня;
Был полон добрых ожиданий,
Ведь там живёт его родня.

Вот он уже в Калининграде,
В гостях у тётки, у родной.
С собой он взял свои тетради
И фото девушки одной.
Она стоит в пол-оборота,
Чтоб впечатление создать…
Что за красавица на фото,
Нам не приходится гадать.
Конечно, то была Марина –
Любовь и муза Константина.
Её он всюду брал с собой –
Портрет в обложке голубой.

Племянник возложил на тётку
Свои надежды на жильё;
Устроить Костю в мореходку
Не в планах было у неё.
Но окружить заботой сына
Своей сестры – закон родни.
Она любовь на Константина
Излить старалась в эти дни.
Порхала бабочкой по дому,
Варила, жарила, пекла,
Чтоб как-то порадеть родному;
И хлопотала, как могла.

Племяш, вначале тётке «выкнув»,
Свободно перешёл на «ты»,
Но, дома к постным щам привыкнув,
Не оценил он суеты.
Наоборот, обильный ужин
Рождал бурленье в животе,
Ему вредил и был не нужен;
Он не был склонен к полноте.
Но, чтобы тётю не обидеть,
Он всё за ужином съедал,
Хвалил, что всё, мол, в лучшем виде;
Зато потом в стихах страдал:

«Я приехал к тетке на борщи,
От которых сразу не уснёшь.
Ты меня, товарищ, не ищи,
Все равно меня ты не найдёшь.

Спросишь, где скитался, где я был,
Я отвечу – среди гор и скал.
По крутым тропинкам я ходил,
Счастье на дорогах я искал.

Я, конечно, счастья не нашёл,
Видно я искал его не там,
Хоть и все дороги обошёл,
Прошагал по многим городам.

Вот вернулся я к себе домой,
Долго я на город свой смотрел,
Город мой любимый и родной
Стал красивей, но не постарел.

Встретили родные у крыльца,
Стали целовать и обнимать.
Обнял дорогого я отца,
Обнял и седую свою мать.

О любимой и родной своей
Я спросил у друга своего.
«Замужем она давно теперь,
И растит сынишку одного».

Знать, она ждала меня, ждала,
Счастья припасла мне целый воз,
Но не дождалась и отдала
Всё другому, что с ней рядом рос.

Что теперь мне делать, как мне быть,
Что я буду делать без неё?
Мне её вовек не позабыть;
Больше жизни я любил её!

Я-то думал, вот вернусь домой,
Обниму любимую свою,
Назову её своей женой,
Буду счастлив я в родном краю.

Долго я не мог прийти в себя
От того, что вновь судьба мне шлёт,
Что ж, пусть будет счастье у тебя,
Если уж ко мне оно нейдёт.

Уезжая снова в дальний край,
Я своей любимой всё простил:
«Ты меня хотя бы вспоминай»,
Лишь об этом я её просил.

Руку на прощанье подала,
Опустив глаза свои к земле,
Ничего на память не дала,
Только грустно улыбнулась мне.

Где с тех пор я только ни бывал,
Весь объехал шарик наш земной,
В шлюпке океан переплывал,
Побывал, где холод и где зной.

Только не бывал я больше там,
Где мои друзья и где мой дом,
Где стоит весёлый птичий гам –
Не был я на родине давно».

Ему бы лучше теоремы
И уравненья повторить,
А он, не видя в них проблемы,
Стихи, поэмы стал творить…
И не прошёл он в мореходку…
С тяжёлым чувством шёл домой:
Зря вырабатывал походку,
Зря закалялся он зимой…
Обида на себя мутила.
Отбор был строг, но не суров;
Всего-то балла не хватило…
И что теперь, опять в Ковров?
Но как взглянуть в глаза знакомым?
Как объяснить им свой провал?
Стояли слёзы в горле комом,
Он на себе рубашку рвал,
Конечно, мысленно покамест.
Шёл, никого не замечал,
Жестикулируя руками…
И скоро вышел на причал.

Как он попал туда – загадка.
Да просто ноги принесли –
Сказать так можно, если кратко.
И там стояли корабли!
Не те, что снятся нам ночами, –
Фрегаты в алых парусах,
Где девы с томными очами,
С цветами в пышных волосах,
Сидят и ждут нас в полумраке
Уютных маленьких кают
И нам – зеваке и писаке –
Вино в бокалах подают.
Те – лишь мечтание и грёза,
Те – только в сказках или снах.
А в жизни – скука, серость, проза
Сейчас качались на волнах:
Два старых сейнера колхозных
Унылых, ржавых и бесхозных;
Меж ними, «беден, наг и сир»,
Качался маленький буксир.

А возле борта, на причале,
Стояли двое моряков,
И Костя принял их вначале
За местных пьяных мужиков.
Они то жмурились от солнца,
А то смеялись, хохоча.
Потом, увидев незнакомца,
По виду вроде не бича,
К себе позвали Константина,
Тот подошёл, хотя не вдруг;
Узнать хотелось, в чём причина
Их интереса.
– Здравствуй, друг, –
Сказал один (голубоглазый,
Сажень в плечах, высокий рост).
Он приглянулся Косте сразу.
– Стасис Виявичус, матрос.
Подав мозолистую руку
И перейдя легко на «ты»,
Он улыбнулся, словно другу,
Тем без труда навёл мосты:
– Хотел бы ты, не глядя, сразу
На корабле уйти в моря?
Сейчас-то мы пришли на базу,
А в ночь поднимем якоря
И снова в путь. Одна проблема:
Напарник мой, Петро, – хромой,
Упал и повредил колено;
Его отправили домой.
Теперь дыра у нас в команде, –
Всё сразу выложил моряк,
– А мы, дружок, не на шаланде*,
Мне без напарника никак!
– Ну, Стасик, разве этак можно?
Ты напугал парнишку зря, –
Сказал второй, – да врёшь безбожно!
Какие, брат, для нас моря?
Мы ходим-бродим по каналу,
Вдоль бережка, туда-сюда,
Идём на вызов по сигналу,
Заводим к пристани суда.
Михеич я, моя забота –
Держать в исправности мотор,
Работа, друг, – всегда работа,
Но здесь фантазии простор!
– Да как зовут тебя?
– Я – Костя;
Мечтал попасть к вам, морякам,
Да чтобы насовсем – не в гости…
– Тогда ты с нами! По рукам!
Пойдём в каюту капитана,
Там у него как раз старпом*…
Герою нашего романа
Старпом пока что не знаком.

_______
*Шаланда – баржа;
*Старпом – старший помощник капитана

Глава 15

Старпом – помощник капитана,
Был душка, коль его не злить.
Он и без помощи секстана*
Мог широту определить.
Он знал все мели и затоны,
Каноны, нормы и законы –
Что в судоходстве так нужны,
Хотя и прочие важны.
И, как сказал о нём механик:
Старпом надёжен, но проказник.

__________
*секстан – навигационный измерительный инструмент

Так, проведённый инструктаж
Похожим был на эпатаж:
– Легка работа на буксире:
Надраить* палубу, потом…
Потом тяжёлые, как гири,
Поправить кранцы* за бортом
Да уложить канаты в бухты*,
Перенести на борт продукты,
Запчасти, книги, инструмент,
Сложить на палубе в момент;
Потом прибрать всё в баталерку*,
Закрыть на ключ, задраив* дверку;
И капитану ключ отдать.
Ещё, конечно, нужно знать,
Как отстоять на вахте сутки;
Как принайтовить* шкертик* к утке*,
Уметь с улыбкой плутовской
Вязать булинь* одной рукой,
Чинить и чистить, шить и красить,
Варить и печь, солить и квасить, –
У нас в команде кока* нет.
И так работать много лет.

__________
*надраить – начистить
*кранец – упругий предмет (например, автомобильная шина) предназначенный для предохранения борта судна от удара о причальную стенку или борт другого судна
*бухта – трос, свёрнутый кругами, или снасть, уложенная в круги
*баталерка – кладовка
*задраить – закрыть
*принайтовить – привязать
*шкертик – трос, линь
*кок – повар на корабле

И в дополненье к инструктажу
Он по плечу похлопал даже
Оторопевшего слегка
От инструктажа новичка:
– Да, вот что нужно знать пока:
Уметь надёжно швартоваться*,
Куда не надо — не соваться,
Буксир в порядке содержать,
А также, главное, держать
Язык болтливый за зубами,
И в души к нам не лезть с ногами.
И будешь ты всецело наш –
Ведь мы единый экипаж.

_________
*швартоваться – закреплять судно за причальные устройства

Конечно, Костя всё немного
Себе иначе представлял.
Он в капитане видел бога,
Старпом, так, просто идеал:
Хоть бюст с него лепи из глины
Или пиши с него картины.
Или кино о нём снимай:
«Злодей», «Пират» иль «Самурай»:
Слегка обветренные скулы
И шрам, «конечно, от акулы» –
Герой, не знавший слова страх,
И с трубкой пенковой в зубах.

А Костя, что он знал о море?
Что в нём солёная вода?
И всё же он усвоил вскоре
Азы матросского труда.
Но мня себя ещё поэтом,
Певцом бушующих стихий,
Он успевал при всём при этом
Кропать помпезные стихи:

«Как грозно ты, седое море,
Порой бываешь иногда,
И горе тем, кто вздумал спорить
С тобою, море, ты тогда
Бываешь страшно: вал за валом
Встают отвесною стеной,
Пеной, как рваным покрывалом,
Покрыты волны. Ледяной
Рвёт облака, бушует ветер,
И стонет судно – верный друг.
Вдруг вспыхнут молнии, осветят
Картину жуткую вокруг.
И словно в тысячи орудий
Над головой ударит гром,
Расколет небо мощной грудью.
Куда ни взглянешь – ад кругом!
Бесстрастно в гневе убиваешь,
Ничто живое не щадя.
О море, страшно ты бываешь!
Но Человек сильней тебя!
Не раз победою венчалась
Его борьба с твоей волной,
Не раз его скорлупка мчалась
Сквозь бури к гавани родной.
Летят стрелою дни и годы,
Настанет время, верю я,
И Человек, как царь природы,
Желанью подчинит тебя.
Лишь взглянет Он, свой лоб нахмурив,
В пучину жуткую твою –
Умолкнет гром, утихнут бури,
Умеришь силу ты свою.
Где ж волн пенящиеся гривы?
Где грохот рыка твоего?
Лишь лижешь ты, журча игриво,
Морской песок у ног Его».

Но заурядны будни флота,
В них «романтизму» с гулькин нос.
И началась у них работа,
И в ней пощады не нашлось.
Буксир работал на канале,
Возил людей на землесос*,
И люди те, казалось, знали,
Что на буксире есть матрос,
Который «пороху не нюхал»,
А лишь закончил школьный курс,
Что в деле он профан и тюха,
Зато поэт – любимец муз.
Но так казалось только Косте.
Другим же было всё равно,
У них своих забот полно,
Чтоб мыть ещё чужие кости.
К тому ж, злословить за спиной –
Позор! Согласен ты со мной?

___________
*землесос – дноуглубительное судно

А будни серые команда
Умела красить в яркий цвет.
Буксир – не старая шаланда,
И для него различий нет
Где проявлять свою сноровку:
Умело обойти буйки*
Иль подойти к причалу ловко –
Всё знали чётко моряки.

_______
*буй – поплавок, крепящийся на воде при помощи якоря на тросе

Однажды, ушлые, прознали:
В одном местечке на канале,
А может, даже не в одном,
Стояли в месте потайном
Готовые к отправке бочки.
И в них не сало, не грибочки,
А гордость всякого стола –
Селёдка в бочках тех была!
Вот дождалась команда ночки…

Сегодня первый раз один
Стоит на вахте Константин,
Он вдаль глядит вперёдсмотрящим.
Ликует, радуясь, душа,
И жизнь, конечно, хороша
Своим реальным настоящим.
И мысли строятся в стихи,
Рифмуя строчки по порядку,
И пусть они ещё плохи,
Но всё же просятся в тетрадку:
«Глубок и мрачен синий тон
Ночной спокойной водной глади:
Под днищем миллионы тонн
Бесчувственной солёной влаги.
Трепещет корпус корабля:
Мотор работает поршнями.
И мирно светится земля,
Маня приветливо огнями».

– Эй, там, на палубе, матрос!
Не дремлешь, часом, под сурдинку?
Давай готовь к причалу трос,
Хорош там грезить про блондинку.
Готово всё? Ну, подь сюда, –
Старпом в зубах поправил трубку, –
Смотри, как чалятся суда.
Да заходи скорее в рубку!
Держись покрепче за штурвал,
Чтоб даже чёрт не оторвал!

Буксир на берег торопился.
И мог бы носом ткнуться, но…
Старпом задумал финт у пирса:
Буксир – корабль, а не бревно,
И, несмотря на непогоду,
Он должен был причалить сходу
И показать всем высший класс…
Вот только не на этот раз.

Как командир перед сраженьем,
Старпом уверен был и горд,
Что мог он словом – не движеньем –
Заставить руль свернуть «на борт».
«А новичок-то парень хваткий
И вроде вовсе не дурак.
Вон, как вцепился в рукоятки,
Что ж, выйдет из него моряк…»
– Матрос, внимательнее! Лево
НА БОРТ! – скомандовал старпом.
А тот рифмует: «Королева…»,
Стоит как вкопанный, столбом.
Короче, Костя, дал ты маху…
Тебе сегодня не свезло:
Корабль разбился бы с размаху…
Стихи на вахте – это зло!

Маневр был прост. Яйцо Колумба
Возможно, проще было, но
Буксир, левее взяв полрумба*,
Скорее мог пойти на дно,
Чем подойти к причалу с шиком…
Наполнив рубку матом, криком,
Старпом, герой, не прозевал,
Сам крутанул «на борт» штурвал…
Буксир, с волны срывая пену,
И, заложив крутой вираж,
Благодаря судьбе и крену,
Не взял причал на абордаж,
А лишь бортом царапнул стену.
Помощник бледен был и зол
И откусил мундштук у трубки…
А «рулевой» — какой позор! –
«Навечно» изгнан был из рубки,
Но всё ж помилован потом,
Слегка отделавшись стыдом.

Да, сделан был старпом из стали…
А ту селёдку всё ж достали!

________
*румб – мера угла окружности горизонта, разделённой на 32 части

Глава 16

Дам направление рассказу
Другое несколько. Так вот,
Борис, окончив школу, сразу
Пошёл работать на завод.

Тогда, ещё в советской школе,
А может, даже в детсаду,
Всем прививали поневоле
Любовь к Отчизне и труду.
Был труд любой у нас в почёте:
Кузнец и пахарь – все равны.
«Вот вы в пекарне хлеб печёте,
Я сталь варю для всей страны».
Да, и ткачам, и комбайнёрам
Не всем давали ордена.
Но пионерам «славу» хором
С восторгом пела вся страна.
Сегодня даже космонавтам
Звезду Героя не дают.
Как ни печально, с этим фактом
Смирился наш российский люд.

Верну читателя к Борису…
По правде я сказать могу:
Он был не склонен к компромиссу
И беспощаден был к врагу.
А кто же враг? – лентяй и лодырь,
Прогульщик, пьяница и вор.
С «работниками» той породы
Он вёл короткий разговор:
«Ханыги – недруги и гады,
Вам ставить надобно заслон,
Гнать разгильдяев из бригады:
Худые травы с поля вон!»

Везде – и в радости, и в горе
Борис всегда был твёрд и смел.
И отстоять во всяком споре
Свою позицию умел.
Закономерно и логично,
Он стал рабочим вожаком,
И приглашён к беседе лично
Самим начальником в завком.
Недолго там тянули жилы,
Но, пожурив за перекос,
Ему внезапно предложили
Возглавить миссию в колхоз.
Там на селе у них запарка,
Картошки много – мало сил.
И так некстати сухо, жарко…
Колхозник помощь запросил.
Пожить чуток в деревне летом
На всём готовом – кто ж не рад?
Вот как писал Борис об этом
В своём письме в Калининград.

«Привет, дружище! Костя, где ты?
Что ж писем нам совсем не шлёшь?
В Калининграде все поэты
Теперь, чай, ходят в брюках клёш))).

Надеюсь, ты писать не бросил,
Стихи при случае пришли.
А к нам опять вернулась осень,
Дожди унылые пришли.
У нас всё то же: жизни проза.
Я, как и прежде, жив-здоров,
И лишь недавно из колхоза
Вернулся в наш родной Ковров.

Колхоз – тоскливых две недели.
Но я в мажоре расскажу,
Про то, как руки не хотели
Кидать картошку на межу.
Про то, как спины с тяжким скрипом
Держали наши телеса.
Про то, как с журавлиным криком
Тянулись души в небеса
И стоном полнили округу
Под тихий шорох ветерка.
Надеюсь, Костя – мне как другу,
Ты веришь на слово пока.

Дорожной пылью убелённый,
Меняя скорость в сотый раз,
Наш ЗИЛ, тяжелый и зелёный,
Устал вбивать в ухабы нас.

В просвете старого брезента
Мелькали контуры берёз,
Бежал навстречу серой лентой
Песок в прожилках от колёс.

Давно за лесом скрылся город,
Отстал в заутренней дали.
Под монотонный гул мотора
Девчата песню завели.

Но вот, чихнув вонючим дымом,
Наш грузовик перед селом
Застыл в молчанье терпеливом,
Обдав нас гарью и теплом.

Мы ж, одуревшие от тряски,
С лихим весельем казаков
Сигали с борта в дикой пляске
На спины наших рюкзаков.

И, отряхнувшись, поневоле
Смотрела шумная братва
Туда, где горбилась на поле
Сухая рыжая ботва

Еще весной, когда посевы
Взошли и набирали рост,
Еще тогда с волненьем все мы
Так ждали тёплых летних гроз.

Но лето выдалось сухое,
И влагой бредила земля.
Горели листья, никла хвоя,
Ботва пожухла на полях.

Пред нами, шефами, большая
Задача встала: как теперь
Убрать не долю урожая,
А весь картофель без потерь.

И мы – пятнадцать среди многих,
Сменив привычный ритм работ
На пыль просёлочной дороги,
В тот день оставили завод.

И вот оно – раздолье сосен,
И царство бежевых берёз,
Природа, убранная в осень,
Родная, близкая до слёз.

Здесь всё не так, здесь всё иное.
Нам, уроженцам городов,
Так сладко марево хмельное
Лесных просторов и садов.

Мы все порою тяготеем
К величью девственных картин,
К нерукотворным их куделям
Посеребрённых паутин.

В нас необузданная тяга
К прохладе утренней росы,
И терпкий дух созревших ягод
Нас манит в дальние кусты.

И, словно остров неизвестный,
Среди берёзовых стволов
Пред нами встали грудой тесной
С полсотни домиков – село.

Деревня, русская деревня!
Простые избы в два ряда
И одинокий тополь древний
У обмелевшего пруда.

Жара. В полуденной истоме
Ни звука. Только изредка
Состав на дальнем перегоне
Оглушит криками гудка.

Толкутся куры под кустами,
Ища спасительную тень.
Два пса с поникшими хвостами
Скулят и бродят целый день.

Всё в тень от зноя скрыться радо.
И нас, уставших от езды,
Манила тёмная прохлада
Большой приветливой избы.

Вошли. Опрятная светёлка
В лицо пахнула стариной,
Укропом, собранным в метёлку,
И щедрой русской добротой.

В углу лампадка с образами,
И, аккуратна и бела,
Старушка с добрыми глазами
Снуёт, хлопочет у стола.

И вот уже перед тобою,
Под потолок пуская пар,
Стоит серебряной горою,
Пыхтит пузатый самовар.

Вмиг стол накрыт. В стакан закапал
Душистый чай, и через час
Нас сон свалил бы прямо на пол,
Но поле поджидало нас.

Кто знал возвышеннее доли
Из всех живущих на селе,
Чем просто прикоснуться в поле
К ботвою пахнущей земле?

Кто знал приятную усталость
От ветра заскорузлых рук
И очищающую радость
За свой полезный нужный труд?

Движенья слаженны и точны,
Нам отвлекаться недосуг,
Когда конвейером поточным
Пятнадцать пар проворных рук.

Когда огонь соревнованья
Зажёг в нас жажду победить,
Когда от личного старанья
Зависит: быть или не быть.

Упрямо метр за метром к цели
Мы шли попарно бороздой.
Уж спины будто онемели
И грязь не смыть одной водой.

Но и она конец имела,
Та наша первая межа*.
И вот уж кто-то неумело
Из леса выкатил ежа.

_______
*Межа – здесь в значении «борозда»

От гама вздрогнули осины.
Девичий визг и смех парней.
Забыты вёдра и корзины
И неизбежность трудных дней.

Усталость вмиг как ветром сдуло,
И слышно было до небес,
Как вдруг от топота и гула
Весь зазвенел осенний лес.

Но день за днём – минули сроки,
Поля пустели, лес редел.
И беззаботные сороки
Совсем остались не у дел.

Среди подружек белобоких
Им скучно, вестникам лесным,
Сидеть на ветках одиноким
И ждать, и мёрзнуть до весны.

И глядя вверх из-под ладони
На них, я видел, как легко
Пастух – весёлый ветер – гонит
Куда-то стадо облаков.

И предо мной уже не небо –
Склады картошки и зерна.
Не облака – машины с хлебом
Идут с рассвета дотемна.

Я слышал, как под урожаем
Трещали, гнулись закрома…
Нас до вокзала провожали
С резными ставнями дома.

И там, в конце второй недели,
Я, как и все, был рад тогда,
Что в этом нашем общем деле
Есть доля моего труда.

Засим кончаю. До рассвета
Всё небо в звёздных огоньках…
Пиши, мой друг, я жду ответа,
И если сможешь, то в стихах».

Герой лишь розовые краски
Решил, как видно, применить,
Рассказывая другу сказки,
Чтоб лишь занудой не прослыть.
Возможно, где-то так и было,
Но только, точно, не везде.
Обычно мало было пыла
У тех, кто ползал в борозде.

Я тоже, вот, в одном колхозе
Повинность сельскую отбыл,
В земле копаясь и в навозе,
Среди быков, коров, кобыл.
Я помню сельские пейзажи:
Деревня, поле, чернозём…
И мы, в осеннем антураже,
Домой усталые бредём.
А «дом» наш – бывшие кошары*:
Там мы и спали – мужики;
А ночью снились нам кошмары –
С рогами чёрные жуки.

_________
*кошара – помещение для содержания овец, скота

Нас попросили подработать:
Убрать в хранилище зерно.
И мы, с усердием, до пота
Крутились, как веретено,
Лишь отдыхать мы не умели.
Сейчас не вспомнить без стыда,
Как потянулись дни похмелий
За днями тяжкого труда.

В деревне был сельмаг-избёнка,
На взгорке – мимо не пройти.
А торговала в нём девчонка,
Лет, правда, этак двадцати.
И покупали мы в сельмаге
Консервы, водку, колбасу.
Писала суммы на бумаге
Татарка смуглая Алсу,
Поскольку денег за работу
Нам не давали наперёд,
В сельмаге мы имели льготу
С оплатой позже – под расчёт.

У ней была сестра Венера.
Красотка – лучше не найти.
Могла любого кавалера
С собой налево увести.
И вот придумали девицы:
Кто будет первая со мной,
На той обязан я жениться,
При всех назвав её женой.

И в ход пошли любые средства,
От макияжа до кокетства.
И алость губ, и томный взгляд,
И обещаний сладкий яд.
Но не сбылись мечты селянок,
(Дороже были мне друзья).
Сквозь пот трудов и дым гулянок
Сигналов их не видел я.

Глава 17

А между тем военкоматы,
Весенний объявив призыв
Парней в матросы и солдаты,
Повестки слали, как призы.

Борис порядком был взволнован:
Он приглянулся всем врачам,
Но вот по зренью забракован,
Сказалось чтенье по ночам.
Вердикт комиссии – «не годен».
«Придёшь ещё раз, через год.
До новых встреч, пока свободен.
Возьмём, но только не в морфлот».

А Косте сразу, без вопросов,
Сказал, как видно, главный, шеф:
– Так, вы работали матросом,
Тогда вам точно в ВМФ!
Всё совершилось очень скоро.
Все получили вещмешки.
Прощай надолго милый город –
Три года! (нервные смешки)
А в три с минутой пополудни
Ребята в форме – соль земли.
И вот уже сплошные будни
Военной службы потекли.

Мы из когорты смирных граждан,
Мы – поколенье мирных лет,
Но всем мальчишкам было важно
Военный заиметь билет,
Чтоб вместе с выправкой солдатской
Любой увидел в нас мужчин.
Тогда, прощаясь с жизнью штатской,
«Косить» нам не было причин.

А время тикало часами,
Минуты громоздились в дни,
Но где-то там, за небесами,
Уже подсчитаны они.
Так, я когда-то в рейсах дальних
Делил на вахты жизнь свою,
Мечтал о девах идеальных
В туманном розовом краю.
Но сутки долгие со мною
Друзья делили пополам,
И мирно уживались там,
Где пламя спорило с волною.

Нас было много, слишком много.
Мы жили, время торопя,
Надеясь больше на себя,
Чем на невидимого Бога.
Дрались, дружили меж собой,
В походы дальние ходили,
Гуляли с женщинами, пили,
А служба шла сама собой.

Но лучше вспомнить всё сначала…
Нелёгким был наш путь в моря.
Мы поднимали якоря
И уходили от причала,
Не зная точно наперёд,
Что завтра в море всех нас ждёт.

Но мы со временем привыкли
К ночным подъёмам, суете,
И преспокойно, сидя, дрыхли
Плечо к плечу на рюкзаке
Под мелодичный звон гитары
И волн тяжелые удары.

Отцы и деды наши знали
Почём в суровый год войны
Один фунт лиха, да и мы
Окопный холод испытали,
Когда на танках и ползком,
Секретно, скрытно в ночь глухую,
Мы землю заняли чужую
Одним стремительным броском.
Тогда, свои считая раны,
Мы думали о том, что правы,
Но, оказалось, добрый чех
Не оценил тот наш успех.

А в марте мы по новой встали
За землю, горькую от слёз,
Когда Китай нам преподнёс
Подарок из свинца и стали,
За то, что добрый наш народ,
Сам в битвах кровью истекая,
Не дал японским самураям
Китайский уничтожить род.

Нас было много, слишком много.
Нас – легион. Нам несть числа.
Нам всем была одна дорога,
Она нас к морю привела.

Глава 18

Здесь всё в новинку для матроса,
Новинка – сам себе – матрос.
Сначала просто нет вопросов,
Все друг на друга смотрят косо,
И как бы нехотя, вопрос:
– Откуда, зёма?
– Из Коврова…
– Ковров? Не знаю, не слыхал…
Там шьют ковры, мычат коровы?
– Ковры… не шьют! – захохотал
Наш Константин,  – их ткут, дружочек.
Но, в общем, прав ты про ковёр.
Был русский князь Андрей… короче…
К Мамаю он проник в шатёр,
И выкрал коврик там у хана,
Голов с десяток тут же снёс
Бойцов мамаевой охраны.
И в дар потом уж преподнёс
Ковёр тот Дмитрию Донскому.
Тот даровал ему село
И имя княжескому дому.
– Глаголешь складно ты, зело.
Ковров, знать, бывшая деревня…
– А князь Андрей с тех пор Ковёр…
Но город наш не очень древний…
– Вот молодец, что коврик спёр!

Друзья (сдружились очень скоро)
Теперь уж – не разлей вода.
В вечерних долгих разговорах
Свои хвалили города;
Другими тоже восхищались;
Друг к другу в гости обещались.
Олег в Балтийске жил, и он
В свой город страстно был влюблён.

Их судьбы разные такие…
Имея музыкальный слух,
Наш Костя был направлен в Киев.
Олег как тетерев был глух.
И потому служить остался,
Там, где сначала призывался.

Учебный курс пройдя успешно,
Вернулся к морю Константин.
Но из всего отряда спешно
В поход отправлен он один.
Поход опасный – не безделка,
С заходами в загранпорты.
Возможно, в этих переделках
Читатель, был не раз и ты?

Так, я не буду повторяться,
Не то, чтоб мне вдруг стало лень
Представить пару инсталляций…
Всё ж ясно здесь, как белый день.
Сегодня может каждый школьник,
(Да что там – дети из яслей!)
Нам рассказать про треугольник,
Где гибнут стаи кораблей.
Они всё знают, лучше взрослых,
Им всё покажет Интернет:
Вон, Фёдор Конюхов на вёслах
Всем россиянам шлёт привет;
Вон по волнам летит, как птица,
Смельчак на тоненькой доске,
Им, храбрым, дома не сидится,
Они бы умерли в тоске…

Но как же всё-таки чудесно
Смотреть и слушать наяву
Ветров торжественные песни,
Морей безбрежных синеву!
Киты, дельфины – все живые,
Пейзажи знойных южных стран,
«Ревущие сороковые»
И он – Индийский океан!

К хореям, ямбам, анапестам
Прибегнуть в войнах нет причин.
И всё же есть для лиры место
В суровых игрищах мужчин.
Всегда отыщутся сюжеты
В окопах, в море, в облаках,
А острословы и поэты
Запишут их в своих строках.

Так, Костя в море, на ученьях,
От вахты в свой свободный час,
Иных не жаждал развлечений,
Опричь «прогулок на Парнас»:
«Сейчас на вахте мы с тобою,
Эфир мы слушаем сейчас,
И пусть нас в рубке только двое –
Зависит многое от нас.
До боли телефоны* сжали.
В висках усталых кровь стучит.
А мы сидим и ждём, как ждали…
Один лишь треск. Эфир молчит.
А за бортом волна крутая,
На судно с грохотом катясь,
На палубе пеною тая,
Уходит прочь, шипя и злясь.
А мы сидим, почти не дышим,
Как будто двое часовых,
Всё так же ждём: когда услышим
Мы писк знакомых позывных».

____________
*телефоны – головные телефоны радиста, наушники

А изучив два-три аккорда
И взяв гитару «напрокат»,
Он на корме, в тени фальшборта
Бряцал по струнам наугад.
Но по прошествии недели,
Конечно, с помощью друзей,
Он мог уже на самом деле
Не хуже спеть, чем Одиссей:

«Сколько было моря синего,
Сколько было чувства сильного,
Сколько было неба светлого
Над землёй.
Вместе под луной беспечною
Нам казалось – счастье вечное.
А теперь, моя заветная,
Рядом нет тебя со мной.

Я к тебе лечу
Белой чайкою,
Рассказать хочу
Про печаль свою.

Стала ты звездой далёкою,
Златовласой, черноокою;
Подскажи, моя любимая,
Как же мне тебя достать.
Как же пересечь мне дальнюю
Океана даль зеркальную,
Чтоб тебя увидеть, милая.
Разве только чайкой стать.

Я к тебе лечу
Белой чайкою,
Рассказать хочу
Про печаль свою».

Глава 19

От моря Костя был в восторге
И млел от вида кораблей.
А что Борис? А что Георгий?
И где Марина и Сергей?

Борис здоров. Георгий тоже:
Здоровякам болеть негоже;
Он так же ловок и силён,
И верой в счастье наделён.
Но жизнь не раз уж доказала,
Что веры нам для счастья мало.

А мать Бориса захворала:
То грудь пекло, то сердце жало.
Чтоб как-то матери помочь,
Борис работал день и ночь,
Особенно в конце квартала.
Но денег всё же не хватало.

Сергей пошёл в последний класс.
Марина…замуж собралась.

– Пойми, не долог век девичий.
Что, старой девой куковать?
Иль стать насильника добычей? –
Все уши прожужжала мать.
Совет был страхом обусловлен,
Что дочь полюбит простака.
Мать, проведя всю жизнь в торговле,
Была практична и ловка.
Сама подруг ей выбирала
И не пускала на порог
Тех, в чьей семье нет генерала,
Хоть знала – бедность не порок.
Сама же вышла из народа,
Из самых, так сказать, низов,
Но бедняка и нищеброда
Вмиг отличала от «тузов».

Марина, жизнь прожив в достатке,
Представить даже не могла,
Что можно жить без шоколадки
И дорогого барахла.
А женихов на горизонте
Богатых не было пока:
Ни стремянного при виконте,
Ни генеральского сынка.
Виконты были… но в романах,
А генеральские сынки,
Которые не сосунки,
Похоже, были в дальних странах.

И так тянулись дни, недели;
Но чуда не было, и вдруг…
Мать с дочкой в комнате сидели…
К ним постучался добрый друг.
Тот друг – знакомец наш всегдашний,
(Его мы видели не раз)
Покой нарушил их домашний…
Читатель, ждёшь ли ты рассказ
О похождениях героя?
Да, он не знатен, не богат;
Ему не покорилась Троя.
Но я его приходу рад.
Тем паче, что Борис сегодня
Необычайно был хорош,
Он в выходные был свободней
И тут сиял, как медный грош.

Что говорить об этом много:
Красивый вежливый брюнет
Предстал пред «мамой» у порога.
Он в дорогой костюм одет,
В рубашке с галстуком атласным,
И с жёлтой папкою в руках,
Глядел на «маму» взором ясным,
Сам весь в улыбках и духах.

Читатель, вскрикнешь: «Как же можно?
Он – работяга и бедняк.
Его представить мне несложно,
Но только не среди стиляг!».
Ну что же, друг мой, прав ты снова:
Он взял всё это напрокат,
Парад весь этот – лишь основа,
В который всё – фальсификат.
Борис, по сути, честный малый,
Но если взять нас за грудки,
То всем покажем мы, пожалуй,
Свои клыки и кулаки!
Или хитрить начнём с врагами,
Чтоб лютой смерти избежать,
А если деньги есть – деньгами
Своих врагов начнём снабжать.
А коли денег нет в кубышке,
Лекарство не на что купить
От аритмии и одышки,
Врага – болезнь как победить?
Пойти к знакомым и соседям?
Но у соседей денег нет.
Плясать на площади с медведем?
Дадут лишь несколько монет…

Глава 20

Борис трудился на заводе,
Жил не богато, как и все;
Как говорят у нас в народе –
Крутился белкой в колесе.
Болела мать, Борис остался
В семье добытчиком одним,
Но не сдавался, не метался,
Не проклинал судьбины дни.

Но вот однажды на работе
Его сосед за робу – хвать:
«Не надоело, Боря, в поте
Тебе копейки добывать?
Смотри, раскрой глаза пошире,
Да поглазей по сторонам,
Сегодня кризис грянул в мире,
Но это так удобно нам.
Расея-матушка веками –
Страна непуганых ворон,
Кто не дурак, греби руками –
Богатство прёт со всех сторон!
Иметь свой бизнес нынче модно
Реклама шепчет и поёт:
«Рискни, ведь это ж благородно,
Кто не рискует, тот не пьёт…
Смелее, правила игры
Просты и незамысловаты:
Летим, как снежный ком с горы,
А у подножья мы богаты!»

Сосед был ловок и логичен
И убедителен вполне.
Он был охотником до дичи.
Дичь оказалась в западне.

Борис рискнул, за дело взялся
Со всем старанием своим,
В игру на деньги он ввязался,
И всей душой отдался им.
А заморочки понял скоро
И окунулся с головой
В тот «бизнес», попросту – в афёру
Или маркетинг сетевой.

Дар убеждать людей имел он,
Себя в пример поставив всем,
Борис чертил на досках мелом
Десятки диаграмм и схем.
Собрав соседей как-то летом,
За всё труду воздав хвалу,
Продемонстрировал при этом
Им кучу денег на полу.
И загорелись глазки, ручки
Тянулись к деньгам на ковре.
И занимали до получки,
Чтоб лишь участвовать в игре.

Глава 21

В уютном доме вечерами
Так хорошо играть в лото,
В раю, увешанном коврами,
Где не тревожит вас никто;
Где мирно тикают у стенки
И бьют старинные часы;
Где на столе в тарелке гренки
И сколько хочешь колбасы;
Где тихо дремлет на диване,
Объевшись рыбой, жирный кот,
А за углом, в просторной ванне
Наивный карп ещё живёт;
Где нет ни мыслей о работе,
Ни страхов завтрашнего дня;
Где вы, наверное, живёте;
И где уж точно нет меня…

А вот Борис там гость желанный.
Тут для него и дом, и стол,
И разговор идёт жеманный,
Всё про любовь да разносол.
Тогда, не видя возражений,
Борис хозяйкам выдал план,
Как без значительных вложений
Он скоро будет «сыт и пьян».
И надо лишь помочь немного,
В него поверить, и тогда
«Мы перестанем жить убого,
Забудем бедность навсегда!»
– Марина, будешь компаньонкой?
За лёгкий труд, за вексель-хлам
Заплатят нам монетой звонкой.
А все доходы пополам!

Борис, как всем могло казаться,
Совсем не тот, в ком нет стыда.
Его заставила ввязаться
В затею с «бизнесом» нужда.
Читатель, скажешь, было можно
Совсем другим путём пойти.
Но ведь бесплатно очень сложно
Лекарство матери найти.
Борис почти что обезумел.
И что тут делать, как тут быть?
Вот тут сосед и надоумил
«Деньжат по-лёгкому срубить».

Мамаша, гостя угощая,
Тайком смотрелась в зеркала.
«Ах, – говорила, – хороша я!
Да краше ль в юности была?!»
А дочь, Борису глазки строя
И беззаботно щебеча,
Смущала нашего героя
Виденьем голого плеча.
Он думал, видя их кокетство,
Цедя из кружки тёмный эль:
«А цель оправдывает средства,
Когда она – благая цель!»

Борис, сказав подружке фразу,
Сумел легко её увлечь.
И рост доходов как-то сразу,
Был оправданьем этих встреч.
И мать Марины подыграла;
И здесь был ветер перемен:
«Пусть нет для дочки генерала,
Но есть хотя бы бизнесмен.
Коль «зять» у нас – ума палата,
То презентует дочке он
Уж ежели не горы злата,
То «на крайняк» хоть миллион».
Вот тут «партнёры» просчитались,
Всё испарилось, как вода.
И на бобах они остались –
Мираж растаял без следа.
Не ждали «нэпманы» сюрприза:
Их «бизнес» полностью заглох.
Одно утешило Бориса:
Он был уже не первый лох.

Глава 22

Из курса физики мы знаем
О притяженье полюсов.
Вся флора-фауна земная –
От гладиолусов до сов;
От роз и лилий пресноводных
До мошек, рыб и лебедей;
От паучков и земноводных
До носорогов и людей –
Вся эта жизни многогранность
Природой делится на два.
Как ни крути, а первозданность –
Два разнополых существа.
Тычинки, пестики в цветочке,
Всё это – матери, отцы.
А люди все поодиночке –
Всего лишь самки и самцы.

И в каждом – полюс притяженья,
Где цели все обнажены:
И мы до срока – только звенья,
Но слиться в целое должны.
Идём, исследуя округу,
Живём – подруги и друзья,
И тянет сила нас друг к другу.
А ей противиться нельзя!

Читатель мой смекнул, пожалуй,
Куда нас дальше поведёт
Сюжет романа залежалый.
Ну что ж, читателю зачёт.

Когда каток с горы поехал,
Его нам не остановить.
Ему заборы не помеха –
Всё будет плющить и давить.
Так и любовь: вначале искра
Вдруг пробежит меж двух сердец.
Но пламя страсти очень быстро
Доводит пару «до колец».

Когда вдруг «бизнес» канул в Лету,
Борис, считая свой доход,
Был удивлён, что может к лету
Приобрести себе «Восход».
О мотоцикле этом с детства
Борис мечтал, и вот сейчас
Он получил такие средства.
Мечты сбываются подчас!

И вот он, конь его ретивый
Ждёт с нетерпеньем седока.
Хозяин радостный, счастливый
Его не пробовал пока.
Он не спеша надел перчатки,
Нажал два раза на сигнал –
Проверил, всё ли в нём в порядке,
И свет включил – оригинал!

Марина с сумкою из дома,
Как видно, вышла погулять.
В глазах печаль, в душе истома,
«Ах, этот скучный город!» Глядь,
На тротуаре перед домом
Борис, уже сидит в седле,
И «конь» его, сверкая хромом,
Уж «бьёт копытом» по земле.

– Как я порой хочу уехать…
– Куда?
– Куда глаза глядят,
Вот было б круто, ради смеха,
Сбежать от мамы, от девчат…
– Садись, поедем…
– Ты серьёзно?..
– Серьёзней некуда. Держись!
«Остановись, пока не поздно!» –
Кричала ей вдогонку Жизнь…

Они поехали за город.
Урчал натружено мотор.
Бежали улицы, и скоро
Мелькнул последний светофор.
И дальше, мимо новых строек,
Борис повёз Марину в лес.
Да, в отношениях героев
Уже наметился прогресс.

Как хорошо в зелёной роще
Гулять, бродить среди берёз!
Так что же мы, чего же проще,
Довольно нам стихов и грёз!
Скорее, други, ходу, ходу!
Бросайте все свои дела;
Идём все вместе на Природу,
Пока она ещё цела!
Пока пожары, лесорубы
Не уничтожили наш Лес,
Пока Завод, что поднял трубы,
В Неё, как в душу к нам, не влез,
Идите в горы, в дюны, в сопки,
На речки в группе рыбаков,
Пока на все пути и тропки
Не понавешали замков!

Но, благо, здесь, вокруг Коврова,
Есть заповедные места,
Где флора-фауна здорова,
А глубь озёр и рек чиста.

Блеснуло озеро лесное,
Полянка круглая в цветах,
Над нею, спрятавшись от зноя,
Сидят на ветках стайки птах.
Вокруг грибы и земляника –
Здесь не бывал ещё турист.
– Как хорошо вокруг, взгляни-ка! –
Вскричал восторженно Борис.

Мотор заглох – шуметь не надо!
Пусть лес один шумит вокруг;
Поёт влюблённым серенады,
Ждёт новых встреч… или разлук.

Марина полную ладошку
Духмяных ягод набрала.
«Жаль, не взяла с собой лукошко», –
Тихонько, думая, брела.
Навстречу шёл Борис, он тоже
Марине кучу ягод нёс.
А это Случай им, похоже,
Назначил встречу средь берёз!

Борис не мог хотеть свиданья,
Сопротивлялся, видит Бог!
Но восходящему желанью
Он воспротивиться не смог.
Ну, разве можно быть холодным,
Когда два сердца так близки!
…Он ощущал себя голодным
И землянику ел с руки.
Потом она руки касалась,
С ладони слизывая сок,
Борису в этот миг казалось:
Дрожит, пульсирует висок.
Когда же вверх она взглянула,
Увидел: губы как в крови,
Пожаром пышущие скулы
И очи – полные любви!
Ах, эти пламенные очи,
Моря без края и без дна!
В них даже под покровом ночи
Душа вселенская видна.
Она звала, звала в пучину…
И он, с собой не совладав,
Обнял, прижал к себе дивчину,
Упал с Мариной в лоно трав.

Глава 23

Так… что случилось, то случилось…
Не нам, читатель, им пенять.
Неужто мы, скажи на милость,
Не можем молодость понять?
Не зачерствели ж наши души,
Огонь же в сердце не погас!
Зачем же нам их счастье рушить?
И что сказал бы нам Пегас?

Расправив крылья над землёю,
И усадив на спину нас,
Ему лишь ведомой стезёю
Он всех вознёс бы на Парнас.
Где в вышине, над облаками,
Велеречивы, иль тихи,
Легко порхают мотыльками
Разнообразные стихи.
И среди них те всех чудесней,
Те, чей прекраснее наряд,
Те, чьи слышны повсюду песни,
Что о любви нам говорят.

И мы, вдохнув тот воздух горный
(От вдоха – кругом голова):
«Любви все возрасты покорны…», –
Его б услышали слова.
Ещё б сказал: «Любви все рады,
И ей опутан шар земной;
Любовь сметает все преграды;
Ей всё подвластно – ей одной!»
Вот что сказал бы нам, возможно,
Тот, кто способствует творить
Всем нам, –  товарищ наш надёжный,
Когда б умел он говорить.

Но в мире есть сильнее сила –
С косой костлявая карга;
Она всегда других косила,
Ей жизнь людей не дорога.
Она нашлёт на нас холеру,
Потоп и голод, и войну,
Убьёт любовь, надежду, веру,
Разрушит целую страну.

Вы, люди, гонор свой умерьте;
Холопы вы, а не цари.
Кто сможет глянуть в лице Смерти,
Коль скажет вам Она – умри?!

Но всё же зная: нет спасенья
От беспощадности косы,
Отбросьте страхи и волненья,
И не смотрите на часы.
Живите, нации, народы,
Плодитесь, множьтесь, племена.
Смерть – это только цикл Природы,
Жить разрешает вам она!

Как хорошо у тихой речки
Сидеть, да с миленьким вдвоём,
И не нужны совсем словечки,
А можно думать о своём.
О том, что жизнь – она прекрасна!
Что завтра лучше, чем вчера;
О том, что будущее ясно,
Как эти с милым вечера.

Они теперь всё время вместе,
В леса, в луга – куда-нибудь;
Ну, не сиделось им на месте:
На мотоцикл – и снова в путь!
Деревни, сёла проезжая,
Где жили только старики,
Летели, скорость не снижая…
Остановились – у реки.

Марина счастьем наполнялась,
Как молодым вином бокал.
Она Бориса не стеснялась
И, не стыдясь за свой вокал,
В порыве встала и запела
И голос ввысь летел, звеня;
И это соло а капелла
В закат добавило огня.

«Как над речкой, над широкой
Стая утиц пролетала…
Ой, да пролетала!

А за ними ясный сокол,
Сокол – хищник быстрокрылый…
Ой, да быстрокрылый!

Одна утица устала,
От подружек приотстала…
Ой, да приотстала!

Вот и кинулся разбойник
На ту утицу-бедняжку…
Ой, да на бедняжку!

Разметались пух и перья,
Разлетелись по-над речкой…
Ой, да по-над речкой!

Стая утиц перелётных
Без подружки улетела…
Ой, да улетела!»

О вы, мечтательные девы,
Что заставляет вас грустить
И исполнять тоски напевы,
Когда приятнее шутить?

Свою наивность обнаружу,
Но всё ж ответить не смогу,
Какая тень накрыла душу
Марины здесь, на берегу?
Какая горькая кручина
Так омрачила ей чело?
В чём настоящая причина,
Что ей вдруг стало тяжело,
И песню грустную такую
Решилась всё же спеть она?..
Я иногда и сам тоскую,
Когда бывает не до сна.

Борис не знал причины тоже,
Но для Марины был готов
Реально вылезти из кожи,
И пусть сойдёт хоть сто потов!
Желая грусть её развеять
И зажуриться* не успеть,
Он, от волненья розовея,
Решился тоже песню спеть.
Ту песню мать его спивала
(Он помнил с детства все слова);
Она ж весёлою бывала,
Когда ещё была жива:
________
*зажуриться – опечалиться, приуныть

«Казала мені мати: «Не ходи до саду,
Не ламай там вишню, не знайдеш досаду».
А я ж, молоденька, не слухала мати,
Пiшла во садочок, вишню заламати.
Тільки увечері во садочку темно;
Там одній дівчині боязно і стрьомно.
Покликала Янку, милого дружочка;
Проводив дружочок мене до лужочка.
Ми на тім лужочку з милим милувались,
Жарко обіймались, міцно цiлувались.
До чого ж смілива стала, молоденька.
До чого ж з дружочком було солоденько!»

Костёр и старая палатка,
Звенит гитара под рукой…
Как хорошо, как было сладко
Встречать рассветы над рекой.

Глава 24

Менялись ветры и погода,
Картины звёзд и цвет морей,
Тянулись дни, сезоны года
Худела плоть календарей.
Всё шло бы тихо и спокойно,
Как дни за днями – чередой,
Когда б внезапно, непристойно
Вдруг не веяло бедой.

В моря дошли дурные вести:
Мол, нагулявшись с «милым» всласть,
Забыв о совести и чести,
Маринка замуж собралась.
Мол, как змея, таила жало
И всех заставила страдать,
Ведь обещанье не сдержала
Тебя три долгих года ждать.

И мир в душе его разрушен,
Разбит, раздавлен, разбомблён.
Он так же стал ворчлив и скушен,
К красотам моря равнодушен,
Как раньше страстно был влюблён.
Ах, это женское коварство!
С ним повстречавшись в первый раз,
Наш Константин не знал лекарства
От хитрых слов и лживых глаз.
…Крыло сломали альбатросу,
И не починишь в мастерской…
И только ночь несла матросу
Отдохновенье и покой.

Поверка кончилась. Ну что же,
Теперь скорее бы в кровать,
Ведь сон для нас всего дороже,
Его не стоит убавлять.
Но вы же в кубрике живёте;
Здесь свой «священный» ритуал,
Давным-давно в российском флоте
Почти традицией он стал.
Светло. Уснуть не удаётся
Ни на спине, ни на боку…
Команда «Смирно!» раздаётся,
«Матрос такой-то!», «Я!», «К листку!»
«Есть». И отбросив одеяло,
Матрос идёт к календарю.
Сорвал листок, и засияло
Число, предрекшее зарю.
Все улыбнулись. «До приказа
Осталось листиков чуть-чуть,
И очень скоро, раз за разом
Сорвем последний. Как-нибудь
Дослужим срок, как все служили».
И вновь команда «День прожили!»
Все сразу хором «Слава Богу!»
Теперь отбой. И понемногу
Подкрался сон, глаза сомкнул,
И мой герой уже уснул.

«Приятно нежиться в постели,
Когда закончен трудный день,
И знаешь точно – что хотели,
Успели сделать мы за день.
Нам сон приносит облегченье,
Он охлаждает нашу кровь
И радость нового творенья
Овладевает нами вновь».
Примерно с мыслями такими,
Или немного, пусть, другими,
Герой уснул, но странный сон
Сегодня ночью видит он.

Пред ним туманная долина
И солнца нежный первый луч
Целует снежные вершины
Равнину окруживших круч.
Раскрыв глаза от изумленья,
Вперёд глядит мой Константин.
Там, в блеске солнца, в отдаленье
Старинный замок перед ним.
Седой старик сидит в сторонке,
Нехитрый разложив обед.
Достал из старенькой котомки
Вина кувшинчик, сыр и хлеб.

«Что, юный друг, собрался в замок?
Предупредить тебя хочу,
Чтоб завтра встал ты спозаранок;
Тебе всё завтра по плечу.
Сегодня ж будет там охота.
А кто охотник, кто мишень,
Подумай сам, коль жить охота
И завтрашний увидеть день!»

«Старик, что ждёт меня, не знаю, –
Боец ответил напрямик, –
Меня влечёт стезя прямая
И отступать я не привык».

Ну, разве сдержишь одержимых
От опрометчивых шагов?
И разве в битвах за любимых
Страшатся юноши врагов?

«Ну что ж, ступай. Иди, но помни
И не вини потом меня
За то, что можешь не исполнить
Желанье ночи, а не дня.
Ты не отыщешь оправданье
Ни в вышине, ни в глубине,
Потушат и сожгут страданье
Огонь в воде, вода в огне.
Недуг любовный время лечит
И оборвёт одним письмом».
«Да, чтоб понять такие речи,
Мне надо тронуться умом!» –
Так про себя подумал воин.
А вслух сказал: «Спасибо, дед!»
Он был решителен, спокоен:
«Семь бед – всегда один ответ».

Он входит медленно в ворота
И видит сонм придворных слуг.
Объят предчувствием чего-то,
Он быстро входит в тесный круг.
И к удивленью Константина,
Пред ним на троне золотом
Во всей красе сидит Марина.
И на прекрасном молодом
Её лице блестит улыбка
И страсть в глазах её горит.
И голоском нежней, чем скрипка,
Она с томленьем говорит.
«Ты что-то, рыцарь мой, не весел,
Мы снова вместе – ты и я,
Зачем же голову повесил,
Ведь я так близко и… твоя!»
И ручкой белою взмахнула,
Все слуги вышли, и она
Губами нежными прильнула
К его губам, и обняла.
За стол усаживает гостя,
Поит нектаром и вином,
Ведёт к кровати, тянет Костю,
Зовёт забыться с нею сном.
Но помнит мой герой, хоть смутно,
Рассказ седого старика.
Ему в объятьях неуютно,
Ему перина не мягка.

Вдруг разом всё переменилось
(О, бог мой, что же вижу я!):
Лицо богини исказилось –
Пред ним холодная змея.
Сильней она его прижала
К себе, и только видит он,
Как два блестящих острых жала
Все ближе, ближе, и потом…
Собравшись с силой что есть мочи,
Он закричал. И страшный сон –
Коварный спутник чёрной ночи –
Пропал, исчез. Проснулся он.

Глава 25

Как только выдались минутки
Чуть посвободнее от вахт,
Что на часы делили сутки,
Был Костя искренним в словах.
Письмо писалось в лихорадке,
Без экивоков запятых;
Листок бумаги из тетрадки
Был весь в каракулях витых.

Матросу жанр эпистолярный
Нелёгким не был никогда;
У моряков он популярный:
Тоска, когда кругом вода.
И хочется излить всю душу…
И вот плывёт и ищет сушу
Бутылка с Костиным письмом,
И попадает в нужный дом:

«Привет тебе кумир презренный,
Привет тебе мой гений злой!
Пишу я рифмой окрыленный,
Последний раз. Своей судьбой
Жестоко я сейчас наказан
За то доверие к тебе,
За то, что был с тобою связан
Признаньем пылким. Не в тебе
Искать я должен был отраду,
Утеху сердца моего.
Но пренебрег я и в награду –
Измена, больше ничего.
Ты демон злой; тебе дороже
И ближе стал чужой удел.
И совесть жгучая не гложет
Тебя от этих чёрных дел.
Тебе ль, желанием сгорая,
Стихи я пылко посвящал.
В тебе ль искал забвенья рая.
Тебе ль быть верным обещал?
Сдержал я слово, но напрасно
Я ждал с томленьем милых строк.
Ты не писала – стало ясно:
Жестокий получил урок.
Но всё проходит. И с годами
Тебя забуду навсегда.
И всё, что было между нами
И всё, что вспомню иногда.
Теперь прощай, прощай навеки!
Тебе писать не стану я,
Пока отяжелевши веки
Я не сомкну. И встану я
Над миром призраком туманным.
И я забудусь сном желанным.
И Вы забудете меня».

И мой герой, письмо пославши,
Вернувшись вновь к заботам дня,
На головную боль сославшись,
Уснул, весь женский род кляня.

«О, вы, потомки дерзкой Евы!
Гетеры ветреной души!
Сзывали вешние напевы
Мужчин усталых в шалаши,
Где в ароматах благовоний
Творила таинство любовь,
И пили варвары с ладони
Вино, тягучее как кровь.

И чудо — славные вояки,
Чья жизнь не стоила гроша,
Отчаянные забияки
Смущались в недрах шалаша.
Немели, рыцари-без-страха,
Клонились головами в пол,
Когда исподняя рубаха
Приподнимала свой подол.
Когда бесстыдница-подвязка
Спускала шёлковый чулок
И заливала лица краской,
Всю душу вытянув в залог.
Вздымала естество природа,
Маня в  развал крутых колен.
И горько плакала свобода,
И сладок был желанный плен.

О, вы, нежнейшие созданья, –
Последний, лучший образец
В великолепном мирозданье
Всего, что создал Бог-отец.
Вы – слабый пол, но слабость эта
На деле вовсе не слаба.
Любая дама полусвета
Стрелой любви из арбалета
Мужчину превратит в раба.

Ведь знали вы, плетя интриги,
Взяв чары древние в союз,
Как на мужчин надеть вериги
Нерасторжимых брачных уз.
Как вы ловки и шаловливы,
Как вы прекрасны и нежны.
Как вы скромны и молчаливы,
Когда мужчины вам нужны.

Как заключить в свои оковы?
Здесь ваших хитростей не счесть.
Тогда отдать вы всё готовы
И целомудрие и честь!
Как глубоки и томны взгляды,
И одиночества полны,
Как нашему приходу рады.
Момент – и мы уж влюблены!

И по проторенным дорожкам,
Добыв нехитрый скарб в бою,
Слагали к милым вашим ножкам
Добычу бранную свою.
И под влюблённым вашим взглядом
Несли неслыханную чушь,
Любовным травленые ядом,
Мы соглашались с кличкой «муж»».

Сидит печальная Марина
При свете лампочки одной,
Письмо читая Константина,
Письмо с печатью войсковой.
Письмо в руках её трепещет,
Её не радует оно.
В полночном небе звёзды блещут,
Глядясь в замёрзшее окно.
И льдистый блеск на небе видя,
Марина ждёт от звёзд совет,
Потом, в досаде и обиде,
Писать решается ответ:
«Что хочешь ты, понять стараюсь,
Посланьем этим мне сказать?
Быть может, думал, я раскаюсь
В том, что не смела отказать?
В том, что другого полюбила,
Что хорошо сейчас мне с ним?
А что у нас с тобою было? –
Один лишь поцелуй. Один!
Что толку, что стихотворенья
Ты изредка мне посылал –
Твои наивные творенья
Никто бы больше не читал.
Ты пишешь, что искать отраду
Ты должен был не у меня.
Зачем же ставишь ты преграду
Любви другой, сам не любя?
Зачем тебе вставать меж нами,
Зачем чужую жизнь ломать,
Зачем тебе, живя мечтами,
Своей любовью донимать?
У нас с тобою две дороги.
Два расходящихся пути.
Круты они или пологи –
По ним нам вместе не идти.
Сейчас условия ты ставишь,
Письмом мне душу теребя.
Ты думал – выбрать ты заставишь.
Что ж, выбираю – не тебя!
Писать тебе не собираюсь,
Ведь гордость есть и у меня.
И лишь в одном теперь я каюсь.
Что до сих пор писала я».

И долго так еще сидела
С письмом решительным она.
А на щеке слеза блестела.
А в небе жёлтая луна
С печалью, может быть, смотрела,
Но безучастна, холодна.

Глава 26

И вот опять про Константина…
Совсем расклеился матрос.
Его замучила ангина
И доводила аж до слёз.
Друзья смеялись: «Вот так штука!
В сорокоградусной жаре
Простыть – великая наука.
Сходи-ка, Костик, к медсестре!»

А Косте было не до смеха.
Таблетки он глотал легко,
Но в том леченье до успеха
Пока что было далеко.
Сидел он, хмурый и недужный,
Порою в кубрике один,
Пока друзья в работе дружной
Акул тянули из глубин,
Конечно, только для забавы,
А может быть, и ради славы,
Чтоб после службы рассказать,
А то и фото показать.

Но вахту парень нёс исправно,
И, несмотря на томный зной,
Ресивер* свой настроив плавно,
Поймал в эфире позывной,
Тот, самый нужный, самый главный…
И заработал выходной,
И значит, шанс сойти на берег.
Корабль приблизился к Бербере –
Есть порт такой у Сомали,
Почти что на краю земли.

__________
*Ресивер – то же, что радиоприёмник

Красот в Бербере нет ни капли:
Песчаный берег, камни, зной.
Да, это вам, друзья, не Капри,
Где для туристов рай земной.
Но был вниманья удостоен
Огромный камень, крут и сер,
Где надпись есть, что порт построен
При помощи СССР.

Пройдясь в порту, как в чаще леса,
Костян с друзьями в местный shop*
Зашёл, ну так, для интереса:
Не видел он таких трущоб.
Там, в нарушение приказа,
Купил бутылочку вина,
Пронёс её на борт плавбазы.
И в этом вся его вина.

Шмыгнув в свой кубрик* быстрой тенью,
Бутылку спрятал в рундучок*,
Он думал: вот на День рожденья
Подарок будет. Дурачок!
Прошло не больше полминуты –
«ДедЫ»* узнали про вино,
Его себе забрали – плуты,
Ведь им самим нужней оно.
Открыли тут же и распили…
Но рюмку Косте всё ж налили.
_________
*shop (англ.) – магазин
*кубрик – жилое помещение для команды на корабле
* рундук – ящик, ларь, устанавливаемый во внутренних помещениях корабля, который используется для хранения личных вещей экипажа (команды)
*дед – старослужащий

Вздохнёт читатель: «Всё, финал!
Вы алкоголь в походе пили?!
А командир об этом знал?
Как вы корабль не утопили?
Пойдёте все под трибунал!»
Да, выпивали! Но не часто…
А кто у нас сейчас не пьёт?
Заклятых трезвенников каста
В России больше не живёт.

Вот помню, как весною звонкой
Я даже (что греха таить!)
Вовсю крутил любовь с эстонкой…
И довелось тогда мне пить
Ликёр элитный – Vana Tallinn.
Был полон радостных проталин
Весёлый Пярну – порт-курорт,
Изготовитель лучших шпрот.

Да, будет трезвость нормой жизни
Для всех людей при коммунизме.
Но знаем мы, что коммунизм –
Прошедший век, анахронизм.

А Костя млел душой и телом.
Он с этой рюмки захмелел.
Велел друзьям заняться делом,
Себя ж будить им не велел.
Друзья, конечно, удивились,
Но всё же дружно удалились.
А Константин вздремнуть прилёг…
Но разгорался уголёк
В его мозгу, внутри, в затылке,
И раскалился докрасна.
А всё от долбанной бутылки!
Верней – от крепкого вина.

Коварны боли головные:
Возникли образы немые
В туманной дымке, в полусне;
Зашевелились, как живые,
Внутри нейронов мысли злые,
Как будто змеи по весне;
Шипели, скалились зубами,
С которых капал жёлтый яд;
Тупыми сталкивались лбами
Кусали в гневе всех подряд.

Досталось каждому: ангине,
Друзьям, родителям друзей,
Жаре, конечно же, Марине.
Да, больше всех досталось ей!
Тогда же вспомнились огрехи,
Что за огрехи – не пойму,
Родне досталось на орехи
И даже… Косте самому.

«Какой-то я уж слишком нежный.
Противен стал я сам себе.
Прерву я сон свой безмятежный,
Мне стало в тягость на земле.
Всё. Решено. Нет сил и нервов
Сносить презрение других,
Ханжей, невежд и лицемеров.
Пусть я бессилен против них.
Но в десять раз страданье больше –
Свое бессилье сознавать
И жить, как прежде, дальше, дольше…
Не стоит лучшего мне ждать.
Свою мечту хранил я скупо
От плотской похоти людской.
Но всё напрасно. О, как глупо
Надеждой тешиться пустой,
Что всё пройдёт, и счастье снова
К тебе вернется, лишь представь,
Что ты у очага родного.
Нет. Сон красивее, чем явь.

Как часто я сквозь дымку дали
Мог видеть чудные сады,
Где птицы дивные летали
И зрели вкусные плоды.
Витал я в розовых туманах.
Но вот мечта моя сбылась,
Что ж отыскал я в этих странах? –
Всё ту же мерзость, ту же грязь.
Всё ту же скуку и рутину,
Людей снующих суету,
Забот их мелких паутину.
Я загубил свою мечту!

Нет, всё, шабаш, с меня довольно!
Об этом вспомним мы не раз,
Когда мучительно и больно
Признаться будет, что для нас
Уж не вернуть былые годы,
Что буйный ветер непогоды
Как прежде нас не веселит,
А тело ноет и болит.

Тогда в людском водовороте
И в суете мирских забот
Мы вдруг поймем в холодном поте,
Как время движется вперёд.
Под гнётом времени растаяв,
Назад тогда ты оглянись.
Ведь жизнь, что лестница крутая, –
Кто вверх идёт по ней, кто вниз.

Смотри, как мир наш необъятен,
А ты – песчинка средь полей.
На солнце много тёмных пятен,
А в жизни много горьких дней.
Там, где царят одни раздоры,
Где правят ложь, тугой карман,
Поймёшь ли ты судьбы укоры,
Поймёшь ли ты, что всё – обман.
Что ты, заботой удручённый,
Жар-птицу счастья упустил,
И жизнь прожить ты обречённый
В чужом краю, что так постыл.

Как в этом мире душно, тесно!
Нет! На страдальческой земле
Я не найду такого места,
Чтоб жить я мог, как нужно мне.
Так нужно ль дольше притворяться,
Идя дорогою потерь
С судьбой безликого паяца?
И нужно ль дальше жить теперь?!»

Читатель, друг ты мой любезный,
Прошу тебя: не пей вино!
В нём нет ни капельки полезной,
Оно не в радость нам дано.
Немало я ходил по морю,
Но можешь и не верить мне:
В вине есть истина, не спорю,
Но в том… что нет её в вине!
Тебе, поди, не девятнадцать;
Ты что, ни разу не был пьян?
Тогда тебе не догадаться,
Как поведёт себя Костян.

Иллюминатор нараспашку.
Удобно круглое окно:
Крутнул блестящую болвашку –
И вмиг распахнуто оно.
И дух солёный океана,
Прохладный, влажный и хмельной,
Пахнул в лицо свежо и пряно –
Так пахнет жизнью и весной.

Просунув голову и плечи,
Он видел пламенный закат.
Там в тёмном небе знойный вечер
Раскрасил в розы облака.
Он тут же вспомнил предсказанье,
Что слышал некогда во сне:
«Потушат и сожгут страданье
Огонь в воде, вода в огне».
А даль сверкала и блестела
И пела в воздухе свирель,
И солнца огненное тело
Сходило в алую купель.

Спускалось, будто разомлело,
Бредя по небу день-деньской,
И охладиться захотело
В воде живительной морской,
Где волн весёлых хороводы
Кружили стайки пёстрых рыб…
И в этом празднике природы
Он видел: путь ему открыт.
Он полетел бы быстрой птицей
В Ковров, к своей любимой, но…
Что нам предсказано – случится,
Чтоб ни случилось, всё равно.

Глава 27

Нежданно, разом спутав планы,
Ввалились в кубрик мореманы,
Матросы пьяные – дедЫ.
Не миновать теперь беды!
Их было трое. Им осталось
Служить чуть больше трёх недель.
Все уважали эту «старость» –
Им кто-то застилал постель,
Стирал, сушил и гладил робу –
Так чтили каждую «особу».
На днях с оказией одной
Их отправляли всех домой.

Вот тут как раз им подвернулся
Наш Костя – вся его вина,
Что он от них не увернулся
С бутылкой крепкого вина.
Но чтобы проводы отметить,
Им не хватило куража.
Решив на «тройственном совете»
Продолжить тему кутежа,
Спустились в кубрик, к Константину:
– Эй, друг, бутылка та не в счёт…
Ты дал нам только половину,
А ну, давай-ка нам ещё!

– Ребята, что вы, больше нету! –
Вскричал обиженно матрос, –
Ведь я и так бутылку эту
С большой опаскою пронёс…
– А вот мы щас тебя обыщем, –
Заржал один, как конь во ржи,
Дохнув на Костю табачищем,
– А ну, держи его, держи!
Посмотрим, что там под тельняшкой?
Ну, не кобенься, дорогой!
Он липнул к телу жаркой ляжкой
И шарил потною рукой.

В объятьях Костя заметался,
Стараясь выскользнуть из рук,
Всё как-то вырваться пытался,
Но к голове прижался вдруг…
– Ай, – зарычал бугай, – Андрюха!
Он откусил мне, гад, пол-уха!
– Ну, всё, теперь тебе хана! –
Раздался голос пахана.
На Костю бросились все трое
И навалились на него…
Они – подонки – все герои,
Когда втроём на одного.

Устали бить.
– Чувак, походу,
Перестарался ты, Андрей.
– Что ж, все концы, обычно, в воду…
Давайте, братцы, поскорей!

Враги безжизненное тело,
В иллюминатор пропихнув,
Столкнули за борт. Сделав дело,
Стояли, головы втянув.
Потом, опомнившись, бежали,
Их гнал оттуда шкурный страх.
На юте* шхерились*, дрожали,
Себя, друг друга убеждали:
«Мы, если что, не при делах».

_________
*Ют (от нидерл. hut) — кормовая надстройка судна или кормовая часть верхней палубы.
*Шхериться — прятаться

Глава 28

Сложны природы механизмы,
Жизнь тайн и ребусов полна:
Чем примитивней организмы,
Тем смерть им менее страшна.
Сорви листочек у травинки –
Она завянуть не спешит.
Разрежь червя на половинки –
Часть с головою будет жить.
Живучесть кошек фантастична,
У каждой кошки жизней – семь.
Ах, как бы было феерично,
Когда б не мёрли мы совсем!
Но это всё не в нашей власти.
Вновь на людей одни напасти:
Как стая бешеных собак
На нас – страдальцев, бедолаг –
Идёт, живое всё сметая,
Коронавирус из Китая.
Но я уверен: духа твердь
Нам не позволит умереть!

Так, волн солёная прохлада
Вмиг оживила «мертвеца»,
И он, вселенская монада,
Поплыл в предчувствии конца.
Но, сбросив все свои одежды,
Не оставлял ещё надежды,
Что это всё же не конец,
Что не утонет он, пловец.

Распространённый миф, что в море
Нам плавать просто и легко,
Что в голубом его просторе
Уплыть нетрудно далеко –
Есть только миф, мираж и сказка.
Приятно плыть вдоль бережка,
Приятна волн солёных ласка
Вблизи запретного флажка.

Красуюсь этаким героем,
Я б целый день еще проплыл,
Как Аполлон, красив и строен,
И плыть хоть к туркам хватит сил!
Но знаю я, что берег рядом,
Что белый катер на волне
Уже готов примчать ко мне
С лихим спасательным отрядом.

Совсем не так, когда случайно
Волной вас в море унесло,
И вы один, как ни печально,
И даже длинное весло,
Что чудом в вас не угодило,
Спасенья вам не принесло,
Ведь, если сразу не убило,
Вас на мученья обрекло.

И вы отчаявшийся, жалкий,
Глотая слёз солёный яд,
Кидаете прощальный взгляд
На небо, где цветут фиалки.
А чайки – мерзкие нахалки –
В зеницы клюнуть норовят.

В глазах от слабости рябило,
Уже в ушах звенел звонок,
Но дрожь трусливая не била
И не сводила рук и ног.
Он грёб не сильно, осторожно,
Слабеть себе не позволял,
Но каждый всплеск воды тревожно
Сжиматься сердце заставлял.

Он плыл на запад, наудачу,
Боясь привлечь к себе акул,
Туда, где контур гор маячил,
Где луч последний утонул.
Кружил в предутреннем тумане,
Не замечая, как поток
Его относит в океане
Всё дальше… дальше… на восток.

 
 
 
Глава 29

А в ясном небе над Ковровом
Скопленье звёздных областей –
Там ангел в бархате ковровом
Набил серебряных гвоздей.
Мильонов пять, а может, десять,
Успел прибить он к небесам,
А вот луну забыл повесить
И за неё остался сам.

И лик божественный и грустный
Склонил над грешною землёй,
Ко всем уныло-равнодушный,
Для всех не добрый и не злой.
Всё озирая взглядом кротким,
Бледнел за облачной грядой,
И видел: шёл путём коротким
Красивый парень молодой.

Борис сегодня, как обычно,
Сквозь арки, тёмные дворы,
Спешил размашисто, привычно,
Дивясь на звёздные миры.
И в голове роились мысли
О том, что где-то там, вдали,
Над ним «тарелками» повисли
Их неземные корабли.

Потом он думал о Марине,
О милой, близкой и земной,
О той улыбчивой дивчине,
Что согласилась стать женой,
И завтра именем Закона
Соединятся их сердца
Под звуки марша Мендельсона,
Чтоб биться рядом до конца.
Он морщил лоб и тёр забавно
Свой нос, пытаясь вспомнить, где ж
Он прочитал стихи недавно.
В них аромат любви был свеж:
«Стройна, как лань, легка, как серна,
В глазах застывшая слеза,
Я полюбил тебя, наверно,
За эти добрые глаза.
В них синь небес и песен сила.
В них русских речек глубина.
В них всё как будто отразилось:
И ночь, и звёзды, и луна».
Потом он вспомнил ненароком
Друзей испытанных своих
И вновь заученным уроком
Звучал в мозгу любимый стих:

«Друзья, товарищи по службе!
Что может быть дороже мне,
Той закалённой в море дружбы,
Что разве только на войне
В окопах мерзнуть не давала,
И словом ласковым своим
Сердца бойцов отогревала
И помогала в битвах им.
Пусть мы не падаем в окопы,
Но здесь нам тоже не до сна:
Мы с вами слышим пол-Европы,
Нас слышит Родина одна.
Пусть не свистят над нами пули
И на полях давно цветы,
Герои вечным сном уснули,
Чтоб жили в счастье я и ты,
Но живы молодость и дружба,
Но живы радость и весна,
А посему, дружить нам нужно,
Дружить всю жизнь, ведь жизнь одна.
Что может быть дороже друга?
Он не отступит, не продаст,
А если вдруг придётся туго,
Он руку помощи подаст.
Он даст совет тебе умело,
Когда запутаешься ты,
Ему поведать можешь смело
Свои сомненья и мечты.
И если ты подхватишь песню,
Твой друг с тобою запоёт.
Беду и радость встретит вместе,
Ведь друг — второе «я» твоё.
И если, где-то на гулянке,
Вина попробовав на вкус,
Среди других вдруг на «гражданке»
Я встречу вас… и отвернусь,
В лицо мне плюньте на прощанье,
Такого не за что любить,
Не будет слов мне в оправданье,
Я не достоин другом быть».

Стишок еще на той неделе
В своем восторженном письме
Прислал друг Костя. «В этом деле
Он был всегда примером мне.
Но как сказать ему, не знаю,
О том, что (вот какой я друг!)
Его любимая, родная –
Моя жена, а я – супруг?!».

Он снова думал о Маринке:
Как ласки рук ее легки…
Но вдруг у дома на тропинке
Его позвали мужики.
Он подошел почти к подъезду:
«Наверно, спросят закурить»,
Но те схватили за одежду,
Прижали к стенке: «Не дурить!

Попался, гад, прохвост, пройдоха!
Ответишь нам за все дела.
Да, было бы тебя неплохо
Раздеть, скотину, догола…
Я потерял такие бабки,
Поверил на слово… Кому!
Вот этой гниде? Этой тряпке?!
Ну, я сейчас тебя дожму!..»

Один – крепыш, другой – вертлявый.
«Их только двое». «Вот я вас!»
И тут же – ложный выпад вправо,
А левым локтем в левый глаз.
Вертлявый взвыл от дикой боли
И отскочил под сенью крыш,
Но тут, согласно Божьей воле,
На сцену выступил Крепыш.

Крепыш был вор, но дока в драке,
Жизнь постигать пришлось ему
В казённом лагерном бараке –
Он знал неволю и тюрьму.
А время редкое свободы
Он не умел ценить пока,
И тратил месяцы и годы
С пустым азартом игрока.
Он вышел из тюрьмы досрочно,
Но вновь попал в порочный круг,
Поскольку нужно было срочно
Искать и водку и подруг.
Манили прежние забавы:
Наркотик, девочки, вино,
Но слаще хмеля и отравы
Манило вора казино.
Вот только вдруг в пылу азарта
Все деньги вышли, как назло,
И, к сожаленью, нынче в карты
Ему ужасно не везло.
И он уже ловчить пытался,
Но мухлевать в таких делах
Себе дороже – он попался,
Кричал, скандалил, даже дрался,
И проигрался в пух и прах.

Опять поставил он на «решку»,
А выпал царственный «орёл».
Пусть так, но с водкой вперемешку
Каких друзей он приобрёл!
Что стоит лишь один вертлявый –
Дать можно двух за одного.
Скупой и жадный до халявы,
Он всё же вызволил его.
И вот теперь в оплату долга
Крепыш готов подраться был
Хоть с чёртом в пекле (но недолго –
Жару он с детства не любил).
Он был мастак ударить с тыла,
Исподтишка, когда не ждут.
А тут пугнуть лишь нужно было.
«Ну что ж, пугнём — оплачен труд».

Удар силён – он бил с размаху;
Он метил в зубы, в мягкий рот;
Нагнать хотел он только страху,
А вышло всё наоборот.
Затылком стукнувшись о стену,
Борис не охал, не кричал,
Лишь губы выплюнули пену
…И друг навеки замолчал.
А тот не понял, что он сделал.
«Вставай!» — ногой небрежно пнул
Его бесчувственное тело.
«Что, испугался иль уснул?»
«Он мёртв!» — и губы задрожали,
Свело от страха животы.
«Он мёртв, бежим!» — и побежали,
Как крысы в тёмные кусты.

И лишь остался, одинокий,
Там, где сражался и упал,
Красивый парень черноокий,
Раскинув руки, будто спал.
И снова двор его безлюден,
И снова тишь да благодать.
А сон мертвецки беспробуден,
А милый дом – рукой подать.
Лишь бледный призрак полнолунный
Один в ночной тиши скучал,
Кидал на землю взгляд бездумный
И ничего не замечал.

Глава 30

Что наша жизнь – природы ль шалость,
Каприз ли ветреной судьбы?
Кто знает, сколько нам осталось
Жить от борьбы и до борьбы?

Что б ни твердили нам поэты,
Жизнь на земле – всегда борьба:
Добра и зла,  как тьмы и света,
Рабовладельца и раба.
Любовь любовью помыкает,
А сильный слабого гнобит.
Вожак – он самый первый в стае.
Кто не согласен – будет бит.
Блажен, кто в равенство не верит.
Ведь знает он, что люди – звери;
Что дух силён, а плоть слаба;
Что счастья нет, а есть борьба,
Борьба – в ней жизни все сюжеты,
Что б ни твердили нам поэты.

В борьбе той победитель – Смерть;
Не может Жизнь не умереть!

Но смерть Бориса для Марины
Знаменовала жизнь в аду.
Проснулся в ней недуг старинный,
Дремавший много лет в роду.
Он проявился в ней не сразу,
А будто походя, скользя:
Не то вставляла слово, фразу,
Мешала «можно» и «нельзя».

Когда на кухне щи варила,
Она вела «незримый бой»
С «врагами» или говорила,
Как попугай, сама с собой.
Потом нежданный приступ жажды
Напал – напиться не могла…
И вдруг услышала однажды
Елейный голос из угла.

«Марина, выше нос, не кисни;
Ты не одна теперь – со мной;
Я поведу тебя по жизни
Дорогой вечности земной».
«Спасибо, кто Вы?» «Я твой Ангел,
Мой долг: в пути тебе помочь.
Наступит время – на мустанге
Мы полетим с тобою в ночь.
Но не спеши… не надо спешки,
Ведь жизнь висит на волоске…
Вы, люди, шахматные пешки
На вашей жизненной доске».

Ещё он дул Марине в уши,
Что он есть добрый старый джин,
Что знает всё про наши души.
Что у неё родится сын…
Марина слушала, дивилась,
Но не могла понять его;
Её сознанье раздвоилось
На божество и существо.

С тех пор то проповедь, то пенье
Тот голос ангельский являл.
Он приносил успокоенье
И бодрый дух в неё вселял.
Сам Ангел деве не являлся,
«Ещё не время», – говорил,
Но в дружбе искренней ей клялся
И так, невидимый, парил.

Он прилетал, когда темнело.
Она теперь его ждала
И без него заснуть не смела,
Всегда раздевшись догола.

 
Глава 31

А Время шло своей дорогой,
И мы не видеть не могли,
Как той своей походкой строгой
Оно меняло лик земли.
Так, красотой лесов блистая,
Пришла к нам осень золотая,
Смыкая жизни круг земной;
Гусей взволнованная стая,
В вечернем небе пролетая,
Рвалась из круга в мир иной:
Туда, где девственные кедры
И моря синяя вода;
Куда зимы морозной ветры
Не долетают никогда.
А гуси, долетев до суши,
Вдруг загрустили по Руси…
Быть может статься, наши души
Так полетят по небеси…
Как души славные героев,
Героев, выдуманных мной;
Их было четверо, но двое
Уже не выйдут в путь земной.

А я, о душах тех вздыхая,
Надеждой тешусь, что они
Вернутся к нам, как птичьи стаи
К нам возвращались искони.
Чу, кто-то там, в туманном слое,
Махая крыльями летит!
Ах, это память мне былое
Вернуть из прошлого спешит.

Мой дом в Черёмушках не старый –
Ему всего-то сорок пять,
Хотя и это – срок не малый,
Чтоб о ремонте помышлять.
Но русский – житель терпеливый:
«Мы ждали, ждём и будем ждать,
Когда наступит день счастливый,
Чтоб в новый дом переезжать!
Пока же вот – латаем дыры,
И будем помнить, что Хрущёв
Переселил народ в квартиры
Из страшных временных трущоб».

Я помню: грудой тёмной, тесной
В грязи, в пыли за рядом ряд
От Пионерской и Подлесной
До нашей Муромской стоят
Дома рабочей молодежи –
Бараки чёрные, как шлак,
На лагерь беженцев похожи,
А может, даже на ГУЛАГ.

Там жизнь кипела, словно в улье:
Работа – дом, работа – дом,
И мать с отцом там спины гнули,
И в счастье верили с трудом.
Но с заводским привычным гулом
Рос, разрастался, сколько мог,
Татарским прозванный аулом,
Наш «Молодёжный городок».
Не знаю, почему так звали
Наш «городок» и млад и стар,
Но среди жителей едва ли
Нашлось бы несколько татар.

Но снова старые страницы
Листает память всё быстрей…
Я помню: странной вереницей
Въезжал отряд «золотарей»
В наш скромный двор к местам отхожим,
Загородив собой проход,
Явив и местным и прохожим,
Открывшим в удивленье рот,
Суть о запорах и поносах:
С десяток хилых лошадей,
Везущих бочки на колёсах,
И хмурых сгорбленных людей.

Вот те возницы – сплошь татары…
И нас, детей, пугал тогда
Один лишь вид зловонной тары
И лиц, не ведавших стыда,
Непроницаемых и мрачных,
Разнообразивших собой
Быт долгожителей барачных…
И мы сбегались к ним гурьбой.

Среди своих собратьев жалких
Один был жилистый такой,
Ведро-черпак на длинной палке
Он поднимал одной рукой
И, зачерпнув вонючей жижи,
Сливал её в свою бадью.
Другим не миновать бы грыжи,
А он шутил: «Урус, адью!»

Его мохнатая лошадка
Топча копытами песок,
Ступала иноходью шаткой,
Тянула смрадный свой возок
И так, неспешною ходьбою,
Покинув мерзкий туалет,
Шла, оставляя за собою
Смердящий, тошнотворный след.

Глава 32

Я вижу двор пустой и чистый
Нет ни заборов, ни травы.
И паренёк такой речистый
К нам подошел: «Откуда вы?».
«Мы из бараков». «А-а, татары!».
«Мы не татары». «Всё равно».
…Давно уж нет бараков старых
И друга нет давным-давно.

Но память – добрая подруга –
Мне возвращает до сих пор
В сиянье солнечного круга
Мой незабвенный старый двор.
И старый стол, где мы играли
В настольный теннис, в домино.
Там мы резвились, загорали
И даже пили там вино.
Немного, в спешке, без закуски,
Утёршись рукавом рубах,
Ругались, пьяные, по-русски,
И с папироскою в зубах.

Там были девушки – не «крали»,
Но скромность бдительно храня,
То в дочки-матери играли,
То глазки строили парням.
А парни девок сторонились,
Боясь насмешек, чудаки.
Но все потом переженились
На них в счастливые деньки.

Там до сих пор сидят на лавке
Старушки – сплетницы двора.
Их глазки – бусинки-булавки,
Но видят даже комара.
Им дома больше не сидится,
Им телевизор надоел,
А тут знакомые все лица
И столько новостей и дел:

– В седьмой квартире у Фроловых
Совсем рехнулся старый дед,
Набрал в лесу ветвей еловых,
А для чего? – ответа нет.
– А в сорок пятой, у Тамары,
Гостят артисты москвичи.
Всю ночь орали под гитары.
– А ты попробуй, постучи!

Идёт негромкая беседа,
Сидят старушки тихо в ряд,
С утра до позднего обеда –
Всё говорят и говорят.
И щурясь так подслеповато,
На солнце греются все дни,
Пускай, одеты бедновато,
Но знают многое они.
И целый день судачат, рядят,
Толкуют, дразнятся, ворчат.
И по головкам тут же гладят
Своих любимчиков-внучат.
– Смотри, подруга, глянь-ка, Нинка,
Твоя соседка, вот коза!
С тех пор как тронулась Маринка,
Её мамаша-егоза
По дому вертится, как спица,
Уже не ходит, а бежит.
Поди, и ночью ей не спится,
Всё, чай, колдует, ворожит.

– Да полно, старая ты сводня!
Я нынче видела её –
В больницу бегала сегодня,
Хворает дочка у нее.
– Хворает, как же! Ну, плоха ты,
Не видишь ничего окрест.
Маринка, знаешь ли, брюхата!
– Да, полно, Клавка! – Вот те крест!
И заскорузлою рукою
Она умело, не спеша,
Творила знаменье простое,
Уже смирением дыша.

Тут слово взял с соседней лавки
Подсевший к ним старик сосед,
Он знал давно, что злее Клавки,
Но и отходчивее, нет.
– Ты что орёшь, лужёна глотка.
Какая невидаль, ей-ей! –
Рожать надумала молодка,
Чай не тринадцать – двадцать ей!

– Тут дело вовсе не в молодке,
А мне ясна картина вся:
Уж я узнаю по походке
Любую бабу на сносях.
Я помню, и меня, бывало,
Когда в роддом я собралась,
Такая хворь одолевала.

– Ну, ты, соседка, завралась!
Ну, насмешила всех! Рожала
Ты, может, сорок лет назад.
Тогда, небось, воображала,
Что все тобою дорожат.
И нынче старый свой передник
Уж не напялишь на живот,
А повторять готова бредни
Про то, кто, как и с кем живёт!

Смеются старые соседи.
Трясутся груди, животы.
– В лесу издохнут все медведи,
Коль слово правды скажешь ты!
– Ты, Клава, может, знаешь даже,
Кто тот назвАный милый друг,
Которым ты, как дёгтем мажешь,
Маринку, да и всех вокруг?

– Вестимо, знаю, и ответа
Другого вам никто не даст.
Давно известно – Костя это.
Куда как ловок и горазд
Тихоня этот оказался.
Не помнишь что ли, в том году
Он с ней в подъезде отирался
У населенья на виду?

Тут Нинка, тихая старушка,
Вдруг «раскалилась добела»,
На землю бросила игрушку,
Как масла в пламя подлила:
– Ты чепуху такую мелешь,
Что не слыхала отродясь!
Креститься истово умеешь,
Зачем же лить на парня грязь!

– Ты вот что, Клавка, знай-ка меру, –
Дед тоже глянул храбрецом.
– Так можно всех, меня, к примеру,
Представить будущим отцом!
А что, бабульки, чем я хуже!
Вы не глядите, что я сед.
Сейчас любую отутюжу,
Хоть в пятьдесят, хоть в двадцать лет!

Тут все накинулись на деда:
– Иди, проспись-ка, мухомор!
Но интересная беседа
Переросла в ненужный спор.
Одна кричит: «Не верьте Клавке –
Соврёт – недорого возьмёт!»
Другая, на соседней лавке,
Строчит, как старый пулемет:
«Так, так, я знала, знала, знала,
Сказать хотела всё в глаза.
А ей всё мало, мало, мало.
Ну, вот, – допрыгалась, коза!»
А третья чуть ли не с порога,
Едва открыв подъезда дверь:
«Ахти!» – кричит, – «Побойся Бога!
Во что же верить нам теперь!»

Тут Клавка тоже не стерпела:
– Почто мне врать, какой резон.
Я подглядеть в «глазок» успела,
Как целовал Маринку он!
И вот теперь он сгинул в море,
А ей родить, того гляди,
Потом с ребёнком мыкать горе.
А что у девки впереди!
Кто на неё теперь польстится?
С ребёнком замуж кто возьмёт?
Нет, жить без мужа не годится,
Без мужика ведь жизнь – не мёд!

Так, слово за слово, готовы
Уж были бабушки на бой.
Но тут подруги старшей слово
Их примирило меж собой.
– Да, ладно, девоньки, не спорьте.
Давайте помирю я всех:
В любви и даже, скажем, в спорте
Важна не сила, а успех!

Вы в споре главное забыли –
Ведь после Кости был Борис
(Его, вы помните, – убили).
Уж делать свадьбу собрались,
Жених настроен был серьёзно,
Спешили в ЗАГС, пока не поздно,
Да опоздали, вишь, – она
Была, как кошка, влюблена.

А чей ребёнок – скрыто мраком,
И не узнать, куда ни кинь.
Не нам любовь судить, однако.
То – Божий промысел. Аминь!
А вы хоть все переругайтесь,
Передеритесь, наконец,
А лучше сделать постарайтесь,
Чтоб у ребёнка был отец!

– И то, Сергевна!
– Мудро!
– Свято!
– Дай руку женщине пожать!
– Теперь подумаем, девчата,
Кого бы ей в мужья избрать?

Притихли все, струхнув немножко –
Тут не предложишь с кондачка.
Но вдруг раздался из окошка
Скрипучий голос старичка:
– Да вон хоть Герку – парень видный,
Не пьёт, не курит, – весь в меня.
Уж то-то скромный, безобидный –
Боится девок, как огня.
Я об заклад готов побиться:
Коль не помочь бедняге, он
Навряд ли сможет сам жениться,
Будь трижды по уши влюблён.

– Но кто б свести их вместе взялся,
Тут нужен опыт, ум и такт,
Чтоб между ними состоялся
Хотя бы маленький контакт.
– Ну, это уж не ваше дело! –
Рванулась Клавка, будто в бой.
– На этом я собаку съела, –
Сказала, гордая собой.

 
Глава 33

Нам не постичь пути Господни,
Их покрывает тайны мгла…
Так, показать таланты сводни
Соседка Клавка не смогла…

Георгий встретился с Мариной,
Она пошла за молоком,
Он побежал по тропке длинной,
Его маршрут был нам знаком.
– Привет!
– Привет!
– Как жизнь?
– Всё то же…
– Ты всё «худеешь», вижу я.
Ешь много сладостей, похоже…
– Ну да, глотаю, не жуя…
– Всё шутишь?
– Нет. Какие шутки?
Вот, пью парное молоко;
Врачи нашли гастрит в желудке,
Его лечить не так легко.
– Марина, здравствуй! – наша Клавка
Раскрыла тут же весь секрет:
– Привет работникам прилавка!
Когда готовишься в декрет?
– В декрете я…
– Декрет? Да что ты! –
Георгий выпучил глаза.
– Теперь уж ей не до работы…
Будь осторожна, егоза.
Привет мамане, чай уж рада! –
И Клавка дальше побрела,
Оставив Геру в муках ада.
Тот лишь промолвил:
– Ну, дела-а!
Потом опомнился немного:
– А кто отец, скажи?
– Борис…
– Борис?! Я думал… что Серёга…
Георгий сразу как-то скис:
– Как ты могла?
– Влюбилась, Гера,
Себе, как видно, на беду…
– Ты не Марина! Ты Мегера!
Ведь после Кости я иду!..
– Куда идёшь? Не понимаю, –
Вопрос, растерянность в глазах…
Пришёл октябрь на смену маю,
Сгустились тучи в небесах.
– Так, что ты там ещё скрываешь?
Какая тайна есть в тебе?
Пора, мой друг, открыться; знаешь,
Сказавши «А», скажи и «Б».

Георгий понял, что попался.
Он стал юлить, почти что злясь:
– Я не могу, ведь я поклялся…
– Я тоже, знаешь, поклялась…
Мы поклялись с Борисом оба,
Там, на полянке, где цветы,
Любить всю жизнь, любить до гроба…
Не знаю, уж поймёшь ли ты,
Да только, думаю, навряд ли…
Теперь свободна я от клятвы:
Борис меня освободил,
Так, видно, Бог нас рассудил.

Что тут сказать, Георгий сдался…
И правду скрыть уж не пытался:
– Марина, каюсь, виноват,
Но время не вернуть назад.
Мы все тогда как угорели;
Свихнулись в дружеской артели;
С огнём играли, дураки;
Тянули жребий из руки…
Марина слушала, молчала,
Бредя вдоль дома, не спеша,
Но сердце бешено стучало
И горько плакала душа:
– Весь мир – театр, а мы – актёры…
В какие игры во дворе
Играли наши «мушкетёры»!
А я, знать, ставка в той игре?!
Так вот, свою игру, редиска,
Ты проиграл, имей в виду;
Себя вычёркивай из списка;
С тобой в разведку не пойду!

Глава 34

Мужчина – грозный царь природы,
Глава, добытчик, муж, отец,
Носитель хромосом породы,
Любитель дам и женской моды,
И повелитель их сердец.
Пока любим, пока он любит
И страсть в глазах его горит, –
Мужчина жив. Не верьте людям,
Кто вам иное говорит.

Но вот, в болезни или в горе,
Огонь в глазах его потух,
И он у женщин не в фаворе,
Ослабли члены, сломлен дух.
Его не радует пирушка
И бодрый вид его друзей,
И не нужна ему подружка,
И он уже не нужен ей.
Один, обросший, неумытый,
В каморке грязной и пустой,
Он озирает необжитый
Свой быт убогий и простой:
Налево столик колченогий,
Под ним облезлый табурет –
Скрипучий друг четвероногий.
А больше ничего уж нет!
Ещё стакан – солдатик бравый,
Немой свидетель лучших дней,
Что льнёт к губам с хмельной отравой
И манит чаще и сильней.
И всё летит к чертям собачьим,
Последний рубль уже истрачен,
Остался крохотный пятак
И долг, который не уплачен,
Но это мелочь и пустяк.
Всё. От мужчины в нём осталась
Лишь пара брюк (какая жалость!).

Когда ни света и ни блика,
А лишь кромешность и тупик,
Когда устали мы от крика,
А наш никто не слышит крик,
Тогда один возможен выход,
Чтоб не сойти совсем с ума:
Сидеть спокойно, смирно, тихо.
Пусть жизнь решает всё сама.

Георгий, в общем, так и делал:
Который день сидел… и пил.
И нет попойки той предела,
Коль нет желания и сил
Взять круговую оборону
И ощетиниться, как ёж;
Он мог, не унимая дрожь,
Метаться вверх и вниз по склону,
Как опоздавший – по перрону,
За правду принимая ложь.
Порой, встречаясь с незнакомцем,
Он в нём соседа узнавал,
А то в погожий день от солнца
Бежал и прятался в подвал.

Гуляла свадьба в ресторане,
Звала с округи всех гостей.
Огромный зал был с помпой нанят,
И гости были всех мастей.
Столы ломились от закуски,
От разных водок и вина.
Жених с невестой жгли по-русски,
Их щедрость всем была видна.

Довольны все – друзья и гости;
Где сыты все и подшофе,
Там нет ни зависти, ни злости,
Хоть в ресторане, хоть в кафе.
Ах, нет, вон тот, сидящий с края,
Незнамо, чья родня и гость,
С лицом испитым самурая,
Как будто задом сел на гвоздь.
Он был, похоже, недоволен
И, чуб свой рыжий вороша,
Кричал с галёрки, что он болен,
Что у него болит душа.
Потом он встал, пошёл из зала,
Ступил на снежное крыльцо…
Под вечер вдруг захолодало,
Колючий ветер бил в лицо.

Морозной ночью по дороге
В неверном свете фонарей
Бежал, пока держали ноги,
Последний наш гиперборей.
Он без пальто, без шапки волчьей,
В одном костюме выходном
Стремился в ночь упрямо, молча
И думал только об одном:
О том, что зря он выпил пива;
Что бегать с пивом тяжелей;
Что обошлись несправедливо
С ним и Марина, и Сергей.

Любитель северной закалки,
Он мог бежать и босиком,
Но вид имел сегодня жалкий,
Поскольку был он под хмельком.
А если быть совсем уж точным,
Он был сегодня в стельку пьян
И этим кроссом полуночным
Как видно, Инь менял на Ян.

Георгий (что ж он так напился?)
Скользил, шатался на бегу,
Но не упал, не оступился,
В том быть свидетелем могу.
Бежал, как вор, из ресторана,
Бежал, как раненый солдат:
В его душе зияла рана,
В его мозгу звучал набат:
«Скорей за дверь, там воздух свежий,
Пускай меня остудит ночь.
Но если правят бал невежи,
Пускай меня осудят. Прочь!
Пусть веселятся, пусть смеются,
Быть может, даже надо мной.
Они сегодня остаются
Одни за каменной стеной.

И пусть там жизнь: «Шампани» пеной
Там счастье льётся через край.
Там средоточие Вселенной.
Там рай земной, но всё же – рай!
Как «молодые» улыбались
И, обнимаясь, вновь и вновь
Как жарко, жадно целовались
И шумно славили любовь!

А я, покинут и заброшен,
Сидел у счастья на краю,
Как гость, который был не прошен,
Как змей, нашкодивший в раю.
Неужто друг, наперсник мужа,
Достоин места у дверей,
Знать, никому я там не нужен.
Нет, прочь отсюда поскорей!»

Беги, Георгий, без оглядки,
Ты бегать был всегда горазд.
Сыграй с судьбой и смертью в прятки
Последний раз, последний раз.
Беги сквозь ночь, беги сквозь вьюгу –
Тебе не холодно пока.
Куда? Бог весть! Быть может, к югу?
Россия наша велика!
Вперёд, вперёд – назад ни шагу!
Не сожалеть и не дрожать!
Ведь надобно иметь отвагу –
Уйти, укрыться, убежать!
Ты бросил всех. Ты всё оставил.
Теперь беги, беги, малыш!
Но помни правило из правил:
Куда б ты стопы ни направил,
Ты от себя не убежишь!

«Ах, эти взгляды, эти рожи!
Друзья? Родня ли «молодым»?
Вы на Маринку не похожи,
Вы на Сергея не похожи,
А друг – в опале, пьяный в дым!
Там за столом кричали «горько!»,
Но горько было только мне.
Эх, жалко, друг не дожил, Борька.
Нам было б горестно вдвойне».

Бежал вперёд легко, газелью,
И, то горланил, то шептал,
Что во чужом пиру похмелье
На этой свадьбе испытал.
Георгий правды всей не ведал,
Что впереди уже тупик,
И как бы быстро он ни бегал,
Зелёный змий его настиг.
А свадьба та на самом деле
Была чужая. Вкруг него
Чужие люди пили, ели,
Чужие все до одного.
И вот теперь, сорвавшись с места,
Из ресторана он бежал,
А та, которая невеста,
Не та, кого он обожал.

Куда бежал он – неизвестно,
Но сил своих не рассчитал.
Достиг он Мелехова честно
И тут лишь понял, что устал.
Перед посёлком, бег замедлив,
Он перешёл теперь на шаг,
Но хмель настойчив был и въедлив,
Не расставался с ним никак.

Он обошёл поочерёдно
Весь левый ряд, за домом дом.
Стучался в двери благородно,
И заставлял себя с трудом,
Стыдясь покой других нарушить,
Сказать щеколде пару фраз,
И затаив дыханье слушать,
Чтоб только выслушать отказ.

Потом, уже теряя силы,
Он перешёл на правый ряд,
Уже не сам – душа просила
И умоляла всех подряд:
«Пустите, лягу у порога
И заплачу за свой ночлег.
Вы ж – люди, сжальтесь хоть немного,
Не то умру во цвете лет!»
Но был ответом мат отборный
И обещание во мрак
То утопить его в уборной,
То просто выпустить собак.

Так, шаг за шагом, понемногу,
Лишь тупо двигаясь вперёд,
Георгий вышел на дорогу,
Что на Москву от нас ведёт.
Гонимый жёстким ветром в спину,
Засыпан снегом, как мукой,
Он всё хотел поймать машину,
Махал водителям рукой.
Но мимо все они летели,
Свои дела их гнали в ночь,
И с удивлением смотрели,
Ничуть не думая помочь.

И, обессиленный и жалкий,
Упал, беспомощный, в кювет,
Где раньше было место свалки,
Где был его последний след.
Укрытый снежной пеленою
Лежал Георгий, весь дрожа.
…Его нашли, потом, весною,
И схоронили как бомжа.

Глава 35

Весна срывает саван, сшитый
Из ослепительных снегов,
Река спешит из берегов,
Неся обломки льдов разбитых
В просторы пойменных лугов.
А мы, кто добрый, кто сердитый,
Как только отгорит заря,
Срываем лист календаря
И забываем день прожитый.

И видя надпись: «месяц Март»,
В нас просыпается азарт:
Весна пришла! К чему печали…
Нам утром птицы прокричали,
Что всем готовиться пора
Собрать весь мусор со двора,
Растить рассаду на окошке…
Уже не спится нашей кошке:
Её встречать давно готов
Отряд недремлющий котов.

Весна нам в радость – это точно.
Весна смывает с нас печаль,
Цветёт картинкою лубочной…
Но зиму всё же как-то жаль.
Она, забившись в чащу елей,
Где света нет в густой тени,
Грустит без яростных метелей,
Скучает в солнечные дни.
Ещё грозит вернуть морозы,
По деревцам в ночи стуча…
Но вот уже пустилась в слёзы,
Завидев первого грача.

Но, плачь не плачь, в лесах дремучих
Зиме не спрятаться в сугроб;
Погожий день и солнца лучик
Её опять загонят в гроб.

Из года в год одно и то же…
И как не надоест нам всё же
Следить за милой суетой
Весны и солнца – слуг Природы!
И принимать земные роды
В палате снежной и пустой;
Дивиться, как дитя лесное –
Подснежник, платьишко резное
Расправив, блещет красотой;
И видеть в воздухе прозрачном,
Как лес, казавшийся невзрачным,
Вдруг превращается в густой
Зелёный, шумный, шелестящий.
Когда ж он всё же настоящий,
Наш мир, – то сложный, то простой?

Весна! Ты жизни всей начало,
Идёшь в сиянье золотом!
…Марина ту весну встречала
С большим округлым животом.
Но пробуждение природы
Не приносило радость ей.
Напротив: будущие роды
Её страшили всё сильней;
Одолевали ночью страхи:
То снились чёрные монахи,
То лики ангелов святых
В роскошных ризах золотых.
Порой тоска её снедала,
А то клонило днём ко сну,
То страстно жаждалось скандала,
То выть хотелось на луну.

Мать, как могла, за ней ходила,
Хворобу травами леча;
То в поликлинику водила,
То на дом к ней звала врача.
Набила доверху аптечку;
Что не вместилось – на балкон.
Не забывала в храме свечку
Воткнуть в кандило* у икон.

________
*Кандило — большой подсвечник, стоящий перед иконой в православном храме

Но мысль одна её долбила
(Бывает так у матерей):
Хоть за вдовца, хоть за дебила
Дочь замуж сплавить поскорей
И тем покрыть её бесчестье –
Приём такой общеизвестен.
Путей для этого мильон,
Об этом знает много жён.

Когда б с умом за дело взяться,
Привлечь к тому десяток свах
(Простые бабки не годятся –
Всё распатронят в пух и прах),
То дело выгорит, бесспорно,
Хоть тайну вряд ли уберечь.
Но если этим пренебречь,
Жить можно, шуточки упорно
Не замечая, всем прощать
И мстить за то не обещать.

Но в нас желанье не изжито
Скрывать грехи от глаз чужих:
«Пущай всё будет шито-крыто,
И жизнь идёт, как у святых!»
Но как в мешке запрятать шило?..
Марины матушка решила
Сама, без свах и ворожей,
Открыть «охоту» на мужей.

Глава 36

Сергей подумывал жениться.
Но ждал до будущей весны.
Служил он где-то на границе
И там дошёл до старшины.
И вот демОбилизовался…
Он стал высок, в плечах раздался,
Силёнкой не обидел Бог.
Он, если б только постарался,
Согнуть в руках подкову мог.
Его с руками и ногами
Брал олигарх в элитный взвод.
А он не гнался за деньгами,
Пошёл работать на завод.

Вот как-то раз он брёл с работы
И задержался у крыльца…
Мы знаем, что в разгар охоты
Зверь выбегает на ловца…
«Зверь» был матёр, но «из рабочих»,
«Цена им в будни – медный грош.
Но за отсутствием всех прочих,
Для дочки будет он хорош» –
Так мать Марины понимала.
Марина маменьке внимала,
Ведь мать ей не желала зла.
Сама ж она, хоть за козла
Была готова выйти замуж.
«Он после разберётся сам уж,
Кто я – коза или овца».
Сергей всё медлил у крыльца…

Вот тут и встретились – «охотник»
И «зверь» – как будто невзначай…
«Хороший будет муж-работник.
Ну что ж, пора бы звать на чай…»
– Серёжа, здравствуй!
– Добрый вечер…
– Зашёл бы к нам когда-нибудь.
Марина будет рада встрече,
Часок-другой у нас побудь…
Вот хоть сейчас пойдём, дружочек…
Общаться ж надо, молодёжь!
Я коньячку найду глоточек…
Обидишь, если не пойдёшь.

Сергей воспитан был, как надо.
Не мог соседке отказать,
Когда она так встрече рада.
А дома могут подождать…

Вошли. Марина вся в печали:
Как ей Сергея принимать?
Её глаза разоблачали
Всё то, о чём сказала мать.
Но та нашлась довольно быстро.
Достойна первого министра
Её находчивость была.

Вот как улаживать дела:
– Марина, вот он, твой Серёжа!
Вчерась болтала всё о нём
И разливалась соловьём.
А нынче что уныла рожа?
А у самой мигает глаз,
Мол, поддержи меня сейчас.

Но дочь совсем была не в духе.
И не смогла понять старухи.
– Маман, пред гостем дорогим
Так унижать меня не надо.
Ну, разумеется, я рада.
Мне что, включить для гостя гимн?
Или сплясать пред ним вприсядку?..
А может, сделать танцплощадку
И станцевать пред ним канкан?
Ты хочешь этого, маман?

– Пожалуй, я пойду до дома, –
Заторопился тут Сергей, –
У вас сегодня нет приёма,
Марине, знать, не до гостей.
– Я пошутила, Серый! Рада!
Я для тебя станцую вальс,
Ведь твой визит для нас награда…
– Да, ну и шуточки у вас…

– Ах, я, балда, совсем забыла, –
Запричитала громко мать, –
Я хлеба, хлеба не купила!
Не у чужих же занимать…
Вы, дети, сами разберитесь
Тут меж собою,  но прошу:
Вы уж, того, не подеритесь,
Пока в магАзин я хожу.

Схватив авоську с табуретки,
Мамаша выскочила в дверь…
– У нас чужие очень редки,
Да сами мы, две домоседки,
Гостей не жалуем теперь.
Марина вся преобразилась,
Как маску сбросила с лица,
Сменив тотчас же гнев на милость,
Чем удивила молодца.

Но всё же он не подал виду.
Сев у окошка на диван,
Взирал на новую «сильфиду»
И на её «изящный» стан.
– А ты, Марина, изменилась,
Смотрю, и телом, и душой.
Ты не такой мне раньше снилась…
– А-а, ты про мой живот большой?
Так, то Борис мне сделал сына,
Я до него была невинна…

– Что ж, поздравляю! Борьку жаль…
– Ах, только не читай мораль!
С чем поздравлять? С той чашей горя,
Что пить мне, видно, до конца?
Ребёнка не увидит Боря,
У сына нет уже отца.
Да, жалко: Костю, Борю, Геру…
А я живу, смертям назло.
Кто б пожалел меня, к примеру.
За что мне в жизни так «свезло»?!

Я знаю всё, Сергей: Георгий
Мне рассказал как на духу,
Какие клятвы и восторги
Вы полагали жениху,
Тому счастливчику, кто сердцем
Моим навеки завладев,
На удивление туземцам,
Получит лучшую из дев.

Не сам ли ты, с друзьями вместе,
Себя готовил в приз невесте?
Влекомы жизни круговертью,
Тогда ещё не знали вы,
Что все играете – со смертью!
И вот соперники мертвы…
Остался ты один, воитель.
Один, достойный мне в мужья.
Ты чемпион, ты победитель,
Бери добычу – я твоя!

«С ума сойти мне, право слово!..
Вот он – момент, хватай, лови!
Она моею стать готова…
Но не могу я без любви!»
– Да, мы, когда читали книжки,
Играли в рыцарей, тупя;
Мы были глупые мальчишки
И просто выбрали тебя
Из всех твоих девчат-подружек,
Чтоб нам жилось повеселей.
К примеру, Верочка не хуже,
А Оля краше и милей…

Была игра, и мы играли…
Как хочешь нас теперь зови,
Но не любили мы, а врали,
Что умираем от любви.
Сосед играл в автомобили,
У нас была игра своя.
А впрочем, может и любили…
Борис, Георгий, но не я…

Все ваши планы, синьорина,
Насчёт меня равны нулю…
Я не люблю тебя, Марина,
И никогда не полюблю!
– А где же честь твоя, Серёжа?
Своим друзьям поклялся ты,
И клятвы этой нет дороже!
А нет друзей, так ты в кусты?

– Тебе ль стыдить меня, подруга!
Тебе ль о чести рассуждать?
Ещё и года нет, как друга
Не стало – ты уже в кровать
Ко мне, к Серёге, влезть готова.
А я умри – найдёшь другого?
– Ну не одной же куковать!

«Ах, фраза вырвалась, взлетела…
Её, как птицу, не поймать…
Да я не то сказать хотела…
Ну что ж нейдёт так долго мать!»

– Да что ж мы ссоримся, Серёжа,
Не понимая одного:
Сейчас спокойствие дороже
И для меня, и для него.
Марина гладила ладошкой
Свой выпирающий живот:
– Я назову его Серёжкой,
Пусть Серж теперь во мне живёт.

– Ты б назвала его Борисом…
Законно будет, в честь отца.
– А для меня закон не писан…
«Опять сморозила, овца!»
– А что сидим?.. А хочешь кофий?
Не растворимый порошок.
Его готовлю я, как профи.
– Мне только чёрный, хорошо?

Глава 37
 

Марина выплыла на кухню.
«Так, где аптечка? Вот она…
От злости, кажется, я пухну.
Ну, вот уже пошла слюна…
Скорей, скорей! Да где же капли?
Накапать… сколько? Больше лей…
Ах, Олька! Ноги, как у цапли…
А всё же «краше и милей»!»
В душе уже вскипала злоба,
Совсем не чувствовала ног.
Дрожали руки, а утроба,
Казалось, сжалась вся в комок.

Сергею в кофе, вглубь бокала,
Она, со сдавленным смешком,
Прозрачных капель подмешала,
Залив сгущённым молоком.
«Ну, Сержик, долго помнить будешь
Ты этот кофий, ведь теперь
Тебя и пушкой не разбудишь.
Давно испытано, поверь».

К Сергею шла сама любезность:
Улыбка вдвое шире плеч;
В глазах её любовь и честность
И обещанье бурных встреч.
Несла две чашки осторожно,
Фарфор китайский дорогой;
Их спутать было невозможно:
Одна в цветах, змей на другой.

– Прошу!.. Ну, пей пока горячий…
Он не остыл ещё пока…
– А под сгущёнкой что мы прячем?
Ведь я просил без молока!
– А я подумала: так слаще,
И значит? Правильно – вкусней!
«А чёрный – крепкий и бодрящий…
Да что я буду спорить с ней?
В гостях не принято ломаться,
Пей, что дают, ведь ты же гость…
Потом, мужик ты или цаца?..
Ведь не отравят здесь, небось…»

Сергей не очень упирался,
А жажда так была сильна.
Он утолить её старался
И выпил «чашу» всю до дна.
Ему б почуять тут ловушку:
Змей на бокале – знак беды,
И попросить другую кружку,
И в ней – не кофе, а воды.
Но он не чувствовал подвоха…
Ему от кофе стало плохо,
Окутал голову туман…
И он свалился под диван.

Поняв, что «друг» всё кофе допил,
Марина встала у стены:
– Спасибо, Ангел, что сподобил
На подвиг против Сатаны!
И был ответ глухой, сквозь стену:
«Чтоб навсегда убить «гиену»,
Что против Бога и меня,
Сожги её в пылу огня!»

Закутав шею в шарф колючий,
Марина бросилась в подвал:
Туда Борис «на всякий случай»
Бензин в бутылке «заховал».
Искала долго; разбросала
Давно забытый древний хлам…
И оживало, воскресало
Всё, что таилось по углам.
«Вот – папа делал – ключ скрипичный;
Теперь не нужен он, увы!
Вот тельце куколки тряпичной,
Без ног, без рук, без головы.
Коляска старая для кукол:
Я с ней гуляла во дворе,
А в ней пацан лежал и гукал,
На зависть местной детворе…
А вот паяльник, но без  жала.
Ах, мысли все мои не те…
Там, помню, девочка лежала,
А мальчик… вот он, в животе!»

Бензин в бутылке, паклю, спички,
Нашла она и в саквояж
Сложила быстро; по привычке
Хотела положить туда ж
Капустки квашеной немножко,
Забыла чашку – дожила!
Попалась на глаза картошка;
Но брать не стала – тяжела.

Готовить кофе со снотворным –
Продуктов трата и труда.
Коктейль не будет плодотворным,
В нём нет ни пользы, ни вреда.
Так, полежав, Сергей очнулся,
Качаясь, встал, ещё шальной,
Дошёл до двери, оглянулся…
Потом побрёл наверх, домой.
И думал он: с соседкой этой
Настороже быть надо всем,
Но не платить её монетой,
А не водиться с ней совсем.

Два года службы на границе
Прошли недаром – у врага
Сергей ни в жизнь не согласится
Съесть и кусочка пирога.
Теперь же понял он, что рано,
Воспочивать на лаврах благ.
«Пусть враг хитёр… но ветерана
Ты не обманешь, подлый враг!»
«Марина друг? Была когда-то…
Но обманула даже брата…
А если друг солгал хоть раз,
И вдругорядь тебя предаст».
С такими мыслями Серёга
Не раздеваясь, на кровать
Прилёг, хотел вздремнуть немного.
Он не умел паниковать.

Глава 38

А между тем, из магазина
Марины мать уже пришла…
А дочь бутылочку бензина
К своей квартире принесла.
Никто не встретился подружке.
И не предвидел заварушки.

И как всегда, Марины мать
Из сумки стала вынимать
Продукты: сыр, кефир и гречку,
Батон варёной колбасы,
Копчёной краковской – колечко,
Достав из шкафчика весы,
Чтоб перевесить – убедиться,
Что в магазине (продавщица
Продукты вешала на глаз)
Не обманули в этот раз.

…А дочка у дверей томится
И снова тот же слышит глас,
(А может, ей всё это снится?
А может, спит она сейчас?):
«Скорей огня! Огня скорее!»
И видит: ангел (или бес),
Над ней почти бесшумно рея,
Как тать, спускается с небес.

«Бросай бутылку! Жги «гиену»! –
Марине в уши шепчет бес. –
«Гиена» свалится в геенну –
Финал, достойный лучших пьес!»
Копытцем чиркнув о копытце,
Он высек искорку, и та
Взлетела яростной жар-птицей
И в паклю врезалась, люта.
Вначале пакля тлела, тлела,
Курилась тоненьким дымком,
И вдруг зажглась и заалела
С глухим, чуть слышимым хлопком.

Дверь приоткрыв в свою квартиру,
Марина бросила сосуд,
В угоду властному кумиру;
В руках почувствовала зуд,
Когда горящей пакли пламя
Ей пальцы больно обожгло,
И вот уже оно волнами
На кухню по полу текло.

«Теперь мы дверь запрём на ключик,
Так будет лучше, мне поверь;
Мы не отпустим жгучих злючек
Из дома нашего за дверь», –
Марине «ангел» шепчет снова.
Ему послушная, она,
Уже не говоря ни слова,
Дверь запирала в фазе сна.

Потом сомнамбулой, шатаясь,
Марина «выплыла» во двор.
Два шага сделала, цепляясь
За ветхий старенький забор.
– Пожар! Спасите! Всё пропало! –
Кричать пыталась, как могла,
Но, оказалось, лишь шептала.
А надо ж бить в колокола!

Тут появился очень кстати
Сосед, Марине сесть помог;
Старик, он слуха не утратил,
Её услышал шепоток.
И сам, как был, в одном халате,
К соседям кинулся, дедок.
Соседи разом набежали,
Со всех домов: и млад, и стар.
И всей толпой… пожарных ждали.
А те неслись «как на пожар».

Глава 39

Машина красная, как знамя,
В прохожих лужи расплескав,
Во двор влетела, как цунами,
Собак и кошек распугав.
За нею следом синей птицею
Вспорхнул, заехав на газон,
Наш символ доблестной милиции,
Бессменный труженик – «ГАЗон».
А может, это был «УАЗик».
Не так уж важно мне в рассказе,
Что за наглец, что за нахал
Цветы под окнами помял!
Тут на газон, под вой сирены,
Вкатила «Скорая» ещё.
Клонились в травы цикламены,
Продолжив павшим скорбный счёт.

Да, в этом спорте, соревнуясь
На скорость в беге и езде,
И каждодневно тренируясь,
Нельзя быть первыми везде.
Чуть-чуть замешкавшись на старте,
Закона стражи и врачи
В атаку ринулись в азарте,
Но опоздали… Усачи –
Команда в касках и брезенте
Свой ЗИЛ покинула  быстрей.
В таком ответственном моменте
Надежда на богатырей!
Разбиты стёкла, рамы в щепки;
Брандспойт извергнулся водой;
Клубится дым вонючий, едкий;
Суров пожарный молодой.

Как меж врагами миротворцы
Спасают мир своим трудом,
Так удалые огнеборцы
Тушили старый «кошкин дом».
Но вот, пожарные лихие –
Был в этом деле каждый спец –
Смирили грозный гнев стихии,
Пожар потушен наконец…

Черёд блюстителей Закона
Настал; в квартиру вдоль стены
Прошла работников колонна –
Всё милицейские чины.
Потом, накрытый простынёю,
Оттуда вытащили труп;
С носилок локоть головнёю
Свисал, обуглен, чёрен, груб.

Народ, толпившийся у дома,
До зрелищ падок был всегда;
Ему напасть была знакома –
Горели ж наши города.
И со времён царя Гороха
Средь плача слышался смешок,
Ведь что одним, бесспорно, плохо,
Другим, поди ж ты, хорошо!

Труп погрузили в труповозку
И увезли, похоже, в морг.
Старик, сусоля папироску,
Такую реплику исторг:
– Бяда, трагедия, поруха…
Опять пожары да гробы…
Знать, нагрешила ты, старуха…
Вот, за грехи – удар судьбы.

Вдруг из подъезда парень вышел,
То был, конечно же, Сергей.
Он шум на улице услышал
И увидал толпу людей.
Марина бросилась к Сергею
(С цепи ты что ли сорвалась!),
Ему, как лютому злодею,
Вцепилась в щёку, целясь в глаз,
А у самой глаза как блюдца:
– Вот поджигатель, душегуб!
А слёзы так и льются, льются…
И пена белая меж губ…

Но сил уж нет у ней. Марина
Упала навзничь на газон.
Трава, как мягкая перина,
Ей подарила чёрный сон.
А тётки тут как тут: – Бедняжка…
– На сносях девка… тяжела…
– Уже не девка… бабе тяжко…
– А я в соседях с ней жила…

Толпу решительно раздвинув,
Спешили медики к больной
И, положив её в машину,
К ней наклонились, как к родной.
Плащ расстегнули; кофту, блузку
Сняла с Марины медсестра:
На животе у ней подушку
Опешив, видят доктора!

Переверну пока страницу…
Но всё же слухи поползли:
На «Скорой» сразу в психбольницу
Больную нашу отвезли.

А что Сергей? К нему вопросы
Есть у милиции. Его
Ждёт изоляция, допросы
И суд – Фемиды торжество.
И думал узник, сидя в «яме»,
Что нужно быть настороже,
Когда общаешься с друзьями –
Им нет доверия уже.
Да, крепок «задний ум» у наших
Наивных русских мужиков:
Когда доходит до параши,
Умнеют все, без дураков.

 
 
Глава 40
 

Мы жить привыкли беззаботно.
Но вот однажды грянет гром,
И всё решит бесповоротно
Один лишь случай, и потом
Наш быт налаженный и гладкий,
Наш мир – весь в гимнах медных труб,
Мы сменим враз на злой и гадкий
Тюремный подневольный труд.
Живи, читатель, развлекайся
Среди весёлой кутерьмы.
Но никогда не зарекайся
Ни от сумы, ни от тюрьмы!
Чтоб не скользить по острым скалам,
А поступать наверняка,
Я сам живу  по тем лекалам –
Меня Бог миловал пока.

Жаль, о Сергее так не скажешь,
Ему с судьбой не повезло,
Его помоями и сажей
Прилюдно выпачкало зло.
Но время шло, тянулись годы,
Те, что сидел Сергей зазря.
И всё ж настал он – миг свободы,
Взошла румяная заря!
Отбыл он полный срок острожный
(Как говорится – от и до) –
Подложный, ложный и безбожный,
И без надежды на УДО.
Собрав в котомку скарб убогий,
Он вышел из ворот тюрьмы
И шёл по краешку дороги…
Пойдём, читатель, с ним и мы.

«А я откинулся*, я только что с кичмана*.
Ах, тётя, тётенька, продайте мне билет!
Один билет, всего один, из Магадана.
Ведь я мечтал об этом много, много лет!

Я улечу из Магадана сразу в Питер,
Ведь там живёт ещё и ждёт меня друган.
А может, вы со мною тоже полетите?
На что вам сдался этот чёртов Магадан?»
_________
*откинуться (жарг.) — освободиться
*кичман, кича – тюрьма, зона

Блатную песню напевая,
Сергей смеялся, глядя вдаль,
И, горизонт обозревая,
Он видел каждую деталь.
Вокруг, куда хватало взора,
Белели чистые снега,
До лета скрывшие озёра,
Болота, речек берега.

Путь предстоял ему неблизкий:
Пройдя сквозь хилый, редкий лес,
Где ели, словно обелиски
Стремились кверху, в синь небес,
Добраться как-то до посёлка,
Купить, конечно,  чемодан
И на попутке по просёлку
Уехать в город – в Магадан.
А после с честью и почётом,
В компашке урок и воров
Легко добраться самолётом
В Москву, и поездом – в Ковров.

Обиду время не излечит.
Когда закончится полёт,
Он предвкушал с Мариной встречу,
И месть холодную, как лёд.
Пока же он по тропке топал
И не устал ещё почти;
Передвиженье автостопом
Здесь было явно не в чести.

Пройдя, по времени – прилично,
Сергей в густой подлесок влез.
И в настроении отличном
Под нос мурлыкал полонез.
Но тут рычание услышал
И не успел сказать «ахти!»,
Как вдруг медведь из чащи вышел
И встал у парня на пути.

Шатун не ринулся в атаку,
А лишь поднялся на дыбы,
По-человечьи лез он в драку.
Сергей, уйдешь ли от судьбы?!
Нет, не уйдешь, но хватит духу,
Медведю шапку бросив в пасть,
Ножом хлестнуть ему по брюху
И мишке под ноги упасть.
Так, слышал он, что зверя можно
Перехитрить и победить.
Но без ножа медведя сложно
Свалить, тем более убить.
И всё ж за шапку он схватился…
Но грянул выстрел; зверь упал,
Клубком махровым покатился
И в мелком ельнике пропал.

А из подлеска, бодр и весел,
К Сергею  вышел древний дед
(Ружьё он за спину повесил),
В тулуп заштопанный одет.
– Здорово, што ли, человече!
Ну, ты храбрец, мужик, – герой.
Нет, я б и то струхнул при встрече
С такой косматою горой.
Пошто по лесу-то плутаешь?
Ишшо хранит тебя твой бог.
Ты, можа, от людей лытаешь,
Но от ведьмедя б не убёг.
Да, благо, был я недалече.
А то пришлось бы ставить свечи
За упокой твоей души.
Ну, ты дыши давай, дыши…

Сергей, опомнился немножко;
Он всё ж и впрямь едва дышал.
На старика смотрел сторожко,
И только взглядом вопрошал:
«Откуда же ты взялся, старый?
Как принял ты беды сигнал?
Где те чудесные радары?
Неужто Бог тебя послал?»

– Мне птичка утром прокричала,
Что ты выходишь из тюрьмы.
Пойдём ко мне домой сначала,
В посёлок двинем завтра мы…
Сергей противился немного
И дал себя уговорить.
И вот уже их путь-дорога
Вилась, как Ариадны нить.

Пошли теперь вдвоём сквозь ельник;
Сергея вёл старик-отшельник;
Была дорога нелегка.
Но одолели. И в ложбине,
Как ледокол на белой льдине,
Вдруг зачернел издалека
Лабаз иль домик лесника.

«Когда нам холодно – друг к другу
Мы жмёмся, проклиная вьюгу,
Кидаясь гроздьями соплей.
А вместе нам уже теплей!
Так дом, стоящий одиноко
Среди снегов на Колыме,
Дымящий в небо, жалко мне:
Ему сквозит с любого бока.
И жалок град из тех домов,
Что встал на Севере далёком;
Глазами удивлённых окон
Он смотрит вдаль поверх дымов,
Дрожит на холоде весь век:
Не догадался человек
Его дома прижать друг к другу,
Чтоб пережить мороз и вьюгу», –
Сергею вспомнился стишок
С листка, погрызенного мышкой;
Уже выветривался шок
От «нежной» встречи с бурым мишкой. –

«Получасовня, полускит,
Обитель жизни одинокой,
Он то ли дремлет, то ли спит,
Мечтой овеянный высокой.
Я сам такой, как этот дом,
Живу один – но жизнь ли это?
Листаю жизни толстый том,
Считая дни зимы и лета», –
Так думал, идучи, Сергей, –
«Прийти бы только поскорей!»

Пришли. Вблизи домишко ветхий
Казался вовсе нежилым.
В окно стучались ёлок ветки,
Дверь заперта колом гнилым.
Но сзади, крытый мшистой дранью,
Пристроен двор, и из него
Вдруг раздалось глухое ржанье –
Никак живое существо!

– Каурка там… узнала деда!
Ушёл я утром без неё…
Сердита… требует обеда,
А сено – сущее гнильё.
В посёлок надо-ть… съездим вместе?
Овса там, мучки прикупить…
Ты осмотрись пока на месте.
Пойду Каурке дам попить.

Старик ушёл. Сергей без дела
Стоять остался у крыльца.
Ворона, глядь, на сук присела,
Скосила глаз на молодца;
Как будто спрашивала: «Кто ты?
Зачем пришёл со стариком?
Надеюсь, нет в тебе охоты
Меня ударить кулаком?»
Сергей в ответ: «Я не задира,
Не жди, что я ударю в бок.
Ты, верно, ждёшь кусочка сыра?
Увы, Каркуша, – я не Бог».
Ворона каркнула сердито,
Взлетев повыше на сучок,
Оттуда крикнула: «Иди ты…
Иди в посёлок, мужичок!»

Глава 41
 

И вот уже сидят два друга
В лесной избушке за столом.
Там, за окном, кружится вьюга,
Здесь – разговоры… о былом.
Трещат поленья в жаркой печке,
Дымится в кружках крепкий чай,
Руки движенье невзначай
Колышет пламя сальной свечки.

– За што сидел, скажи, Серёга?
– Я? За убийство…
– Эвон как!
Ты што же, не боишься Бога?
Накажет Он тебя, варнак!
– Эх, старый, я уже наказан…
За то, чего не совершал…
Срок отмотал… одна зараза…
Её лукавый искушал.
Она сама же и убила,
А показала на меня.
Не веришь, а ведь так и было…
Судья там был – её родня.
Но отольются кошке слёзы,
Ведь мышки вовсе не глупы.
Они-то знают, что у розы
Есть очень острые шипы.
Уж я придумал ей отместку;
Попомнит свой навет, коза,
Когда я разыграю пьеску,
Прилюдно плюнув ей в глаза!

Старик собрал остатки пищи,
(У одиночки много ль дел:
Прибрал убогое жилище,
В окно на небо поглядел)
Подлил обоим в кружки чаю,
Сказал: – Подбрось-ка в печку дров…
Ты не мазурик, примечаю,
Не из блатных, не из воров.
Ты бывший зек, я… бывший тоже,
Но только сторож, вертухай.
Я был охранником, Серёжа…
Да не хватай свой малахай!
Не враг тебе я, сам кумекай:
Я спас тебя тогда накой,
Тебя, преступника и зека?
– Вопрос хороший… и «накой»?

– Не веришь мне, Сергей, вестимо…
Ты вот что, пыл свой поумерь,
Ведь это просто объяснимо:
На человека прыгнул зверь,
И что же ты, прошёл бы мимо?
А у меня в руках ружжо,
И верный глаз ещё с рожденья;
Я пострелять ходил ужо,
Да попусту потратил день я.
Но вижу, всё ж таки не зря
Из дома нынче вышел я.

Так вот, Сергей, таких немало
Рассказов слышал я; тюрьма
В избытке жизней поломала,
А кое-кто сошёл с ума…
– Но так нельзя! Я не виновен,
И сел, по сути, ни за что.
Сидел с преступниками вровень,
За это кто ответит? Кто?!

– Виновны все мы перед Богом.
Не замолить грехов постом
И житием в скиту убогом
Или на острове пустом.
Грех – преступление любое.
И в наказанье – маета:
То чёс, то всё лицо рябое,
То глаз косой, то хромота.
Убийца, вор или охальник –
Пред Богом будет грешен всяк,
Будь он чиновник и начальник,
Или пропойца и босяк.
Лишь казнь смертельная – не дело
Богоугодное, заметь.
Убить ты можешь только тело,
Душа его всё будет тлеть.
Давай-ка жить, не забывая:
Всяк подотчётен небесам.
Ведь Человека убивая,
Ты станешь грешником и сам!
Преступник должен быть наказан.
Коль вор – сидеть ему в тюрьме.
Ты наказать его обязан,
Оставив в скотстве и дерьме.
Пусть прозябает в заточенье,
Пусть посидит… недельки две.
Вот будет тут ему леченье
От чёрных мыслей в голове.
И чтоб ему ни крошки хлеба
И ни глотка воды испить!
Кормить преступника – нелепо.
Господь сумеет сам решить:
Простить и взять его на небо
Иль на земле оставить жить.
– Но, старый, злая эта доля,
Умрёт преступник без воды!
– На всё, мой друг, Господня воля.
Не лезь в Его дела, лады?
Живи, коль сможешь, без оглядки,
Свети фонариком средь тьмы.
С нас по-любому взятки гладки:
Господь убьёт его – не мы.

– «Преступник должен быть наказан»,
Всё верно, старый, по уму.
Но вот убийца всё ж отмазан,
А невиновный сел в тюрьму.
Где суд наш честный, неподкупный?
Где справедливый приговор?
Тот, в ком зрел заговор преступный, –
Он не наказан до сих пор!

– Пути Отца непостижимы.
Мы, люди, не умней Творца,
И согрешив, не избежим мы
Отмщенья – страшного конца.
Не минет кары справедливой
Ни человек, ни хитрый зверь…
А ты, сосуд нетерпеливый,
Мужайся, жди, терпи и верь!

Верь в Бога, в чёрта, в человека.
Без веры нет тебя совсем.
Нам не прожить с тобой два века,
А смерть – она придёт ко всем.
Наступит день, а может, вечер,
А может статься, поутру
Мы не проснёмся, человече;
И ты умрёшь, и я умру.
И, умерев, уйдёшь ты в землю,
Так повелось уже давно.
Но я всё это не приемлю,
И мне отнюдь не всё равно,
Что с телом будет после смерти,
Куда потом я попаду.
Других, быть может, встретят черти
Со сковородками в аду.
Но я в чертей давно не верю,
А червяка в земле видал,
Как этот гад, подобно зверю,
Острожных жмуриков съедал.

Я стар уже; на той неделе
Сто лет мне стукнуло, ей-ей!
Ты помоги мне в скорбном деле,
Я награжу тебя, Сергей.
Отдам ружжо, лошадку, сбрую,
И, если надо-ть, заплачу,
Но в землю чёрную, сырую
Быть погребённым не хочу.
Хочу, как русич, в небо взвиться
Горячим дымом в облака,
И с ними по небу пуститься
Барашком цвета молока.
Туда, где свет, где нет ненастья,
Где вётлы грезят у пруда,
Туда, где льются слёзы счастья,
А кровь не льётся никогда!

Но сам-то я, на кроде* лёжа,
Зажечь огонь уж не смогу.
Так как, поможешь мне, Серёжа?
– Конечно, старый, помогу.

___________
*Крода – погребальный костёр

Глава 42
 

Полнеба вспыхнуло от света.
Казалось, ночь – и та горит:
Летела по небу комета,
А может быть, метеорит.
Не пролетев, она упала,
И не куда-нибудь – на дом!
А сердце жаркое пылало
У той кометы подо льдом.
И раскалённый шар нелепый
Тяжёлой плоти неземной
Разнёс унылый домик в щепы,
Прошёлся жаркою волной
Огня по дремлющему лесу,
Оставив дымную завесу,
Остатки веток и корья
И чувство страха у зверья.

Каурка жалобно заржала:
Сучок рогатый в два кинжала
Её свалив, прижал собой,
К земле пришпилив, как скобой.
Дымилась, пыхала округа,
И лошадь, больше от испуга,
Лишилась сил, изнемогла,
Сама подняться не могла.

Сергей лежал в холодном мраке,
Он ощущал себя в бараке –
Худой, ледащий полутруп.
Он, верно, умер бы к утру,
Когда бы не услышал ржанье.
И столько было в нём страданья,
Что силы он в себе обрёл,
Расправил крылья наш орёл,
И встал, как восстают из гроба,
Из тьмы огромного сугроба.

Всё тело ныло, а в мозгу
Гудело колоколом звонким.
Он осмотрелся: вон, в сторонке
Притихла лошадь на снегу.
Жива, но встать ещё не может.
Сергей, конечно, ей поможет:
«Но прежде деду помогу».

Он шёл к тому, что было домом,
И ничего не узнавал.
Застряли слёзы в горле комом:
На месте дома был завал.
И там, где скарб домашний свален,
Сергей узнал наверняка:
Среди пылающих развалин
Виднелось тело старика.
Огонь лизал худые ноги,
Белёсый дым вздымался ввысь.
«Примите, боги, душу! Боги,
Теперь он ваш, мечты сбылись!»

Глава 43

Сергей, проехав пол-России,
Вернулся с Севера домой
Не в светлом образе мессии,
А татем, правленым тюрьмой.
Его соседи сторонились,
В друзьях разборчив был он сам,
А сны ему пока что снились,
Про то, как брёл он по лесам…
Он неотлучно жил в Коврове
И поначалу хмурил брови,
Скрипел зубами, но молчал,
Когда Марину он встречал.

А та забвение искала
На дне хрустального бокала.
Но после каялась; тогда
Она сгорала от стыда.
И повинуясь просветленью,
Зашла однажды в Божий храм,
И простояв полночи там,
Внимала сладостному пенью.
Ей на глаза попал «Псалтырь»
И пелена с них будто спала,
И в душу ей тогда запало
Уйти от мира в монастырь,
Чтоб излечить свою хворобу,
Снять грех с души, идя ко гробу,
Прощенье вымолить за кровь.
…И чистой в мир вернуться вновь.

По слухам, – было их немало,
Земля-то слухами полна –
Она комедию ломала
А не всерьёз была больна.
Но можно ль верить этим слухам,
Всем старикам и всем старухам?
Ведь языки их без костей,
Наврут с три короба вестей.

Ну вот, к примеру: «В окияне
Есть чудо-остров небольшой.
И там живут островитяне
С широкой русскою душой.
Народ, доверчивый, как дети,
Спокойно спит, спокойно ест…
А в это время на планете
Всё больше неспокойных мест.
То разъярённая стихия
На нас, людей, идёт войной.
То вдруг нагрянет пандемия:
Кто был здоровый, стал больной.
Но к счастью для сего народа,
Есть у него иммунитет.
Их изолирует Природа,
У них болезней наших нет.
Они беспечно загорают,
Они плюют на карантин.
А за порядком надзирает
Их белый лидер – Конст-Ан-Тин».

Но слышу крик: «Довольно басен!
Не стыдно, сударь, гнать пургу?!»
За точность сведений, согласен,
Я поручиться не могу.
Прости, коль этим докучаю,
И не устраивай скандал.
Я  за других не отвечаю:
За что купил, за то продал.
Порою свойственно романам
Слегка читателя развлечь.
Вернусь-ка я «к своим баранам»,
Где о Марине снова речь.

Марина многого не знала
Про монастырские дела.
Ни книг об этом, ни журнала
Марина в руки не брала.
Она – по жизни белоручка –
На всех смотрела свысока,
Ходила в модных узких брючках
И открывала дверь с пинка.
И тут, скорее от незнанья,
Чтоб укротить характер свой,
Решила выбрать путь страданья…
Чтоб сразу – в омут с головой.

Хотя про омут – это позже…
Её же Ангела, похоже,
Сей финт ничуть не удивил;
Он в путь её благословил.

И лишь Сергей её поступка,
Как бывший зек, не принимал.
Подрясник грубый (то ли юбка)
Ничуть его не занимал.
Пройдя тюремную науку,
Сергей не мог понять того,
Как мог обречь себя на муку,
Лишив осознанно всего,
Что мы так любим в жизни нашей,
Свободный, умный человек,
И в келье, будто у параши,
Замуровать себя навек.
Взяв здравость мыслей вместо лупы,
Он расценил Марины акт
Как шаг бессмысленный и глупый
И не оправданный никак:

«Вот представим на мгновенье:
От зари и до зари
Люди, видя путь к спасенью,
Вдруг пошли в монастыри.
Там, в молитвах и служеньях,
В истязаньях через край,
В бесконечных униженьях
Добывали пропуск в рай.
Каждый новый подопечный,
Дав безбрачия обет,
Защищал себя навечно
От волнений и от бед.
Жили в святости и в Боге,
В этом склепе для живых,
В кельях смрадных и убогих
Только в мыслях гробовых.
В добровольном заточенье
Своего монастыря
Зря томились в заключенье,
Умирали тоже зря.
Принимая смерть за веру,
Каждый стриженый монах,
Веря в сказку и химеру,
Умирал в его стенах.

Я пойму больных, недужных,
Старых, дряхлых и калек,
Никому уже ненужных,
Доживающих свой век:
Жизнь, как птица, пролетела,
Нет, пожалуй, как болид.
Стынут ноги, ноет тело,
Тут болит и там болит.
И корёжит непогода,
И не радует весна.
И в любое время года
Днём и ночью не до сна.
То привидятся им воры,
То кошмары, хоть кричи!
Да всё мучают запоры
С недержанием мочи.
На людей надёжи нету,
Не помогут, а соврут.
И последнюю монету,
Объегорив, отберут.
Заедает быт убогий,
Обувь носится до дыр.
И остались две дороги:
В пансион и в монастырь.

А оттуда – на кладбище…
Смерть насытилась сполна.
«На кладбище ветер свищет»,
И живых напрасно ищет
Бледнолицая луна».

Он прав – Сергей, но лишь отчасти,
В своём сужденье потому,
Что каждый ищет путь свой к счастью,
По усмотренью своему,
Бредя под солнцем и в ненастье;
И нет попутчика ему.
Мы все по жизни одиноки.
Хотя вокруг всегда народ.
Людские движутся потоки,
А человек в них слеп, как крот.
Но верим – кто в Судьбу, кто в Бога –
Что родились на свет не зря,
Что будет лёгкою дорога,
Когда найдём поводыря.

Вот у Марины – Ангел это.
Он прилетал, чтоб ей помочь
В монастыре, в начале лета
Или весной, обычно в ночь,
Когда Марина засыпала,
Устав от тяжкого труда.
Тогда усталость отступала
И испарялась, как вода.
Тот Ангел был черней «Квадрата»*,
Чернее чёрного кота.
И цель его была не та,
Что есть у белого собрата.
Такой же лёгкий и летучий,
Он помогал ей до поры,
Но выжидал удобный случай,
Чтоб ухнуть с ней в тартарары.

___________
* «Квадрат» К. Малевича

Глава 44

Обычно ночи проходили
Во тьме и благостной тиши,
Без снов, без сладостных идиллий,
Как жизнь травы в лесной глуши.
Но в эту ночь случилось чудо…
Нет, Чёрный Ангел, как всегда,
Явился вдруг из ниоткуда,
Как полуночная звезда.

Но вместо бдений и радений,
Что навевали деве сны
Без суетливых сновидений
В период яростной Луны,
Он нашу сонную монашку
Поднял на крыльях в небеса:
Подрясник чёрный нараспашку,
Раздутый, словно паруса;
Потерян пояс по дороге,
Клобук, надетый впопыхах:
«Вид далеко не самый строгий», –
Сказал бы ей любой монах.

Куда летят они – увидим,
Будь это поле, роща, лог;
Для нас с тобой, читатель, виден
В романе каждый уголок.

Сегодня в полночь, в полнолунье,
Гудела Ширина гора.
Там нежить: ведьмы и колдуньи
Плясали бойко вкруг костра.
В нарядах странно-неприличных,
А кто, так, просто в неглиже,
Под визг и стоны звёзд столичных,
Как будто пьяные уже.

Сюда принёс Марину Ангел.
Она, по прихоти врагов,
Как на летающем мустанге,
Влетела в стан чужих богов.
Монашку тут же обступили
Лесовики да упыри;
Кричали, ухали, вопили,
Пускали в небо пузыри.

Но был один средь них, безликий
И молчаливый истукан,
Спокойно слушал вопли, крики
И ждал, суровый, как вулкан.
Он, Дух горы, сидел на троне,
С боков сидело по вороне,
Над ним летала пара сов,
У ног лежала свора псов.

Но зарычал, колосс могучий,
И голос шёл из-под земли;
И заклубились в небе тучи,
И гром послышался вдали:
– Ну, здравствуй, девонька, мы ждали
Тебя уже не первый год.
Как видишь, волноваться стали,
Хоть по сценарию в финале
Всегда безмолвствует народ.

В толпе кричали: – Дева наша!
Тащите грешницу к костру!
Сгорела заживо мамаша,
Сгорит и дочка на юру!
– Цыц, ведьмы! – рявкнул громогласно,
Поднявшись с места, Дух горы, –
Мне ничего пока не ясно,
Сидите тихо до поры.

– Летим обратно, Ангел милый! –
Вскричала девушка, дрожа.
Но тот, что ветер быстрокрылый,
Пропал, как сказка миража.
Марина пала духом сразу,
И слёзы хлынули рекой;
Смогла лишь выговорить фразу,
Коснувшись крестика рукой:
– Что от меня вам, злыдни, надо?
Я под защитою креста!
Но Дух горы, не скрыв досады,
Вновь разомкнул свои уста.
И, поманив из круга служку,
Одну горбатую старушку,
Сказал ей тихо на ушко,
Но было слышно далеко:
– Сорви, Яга, с неё одежду,
Но крохоборкою не будь:
Оставь ей веру и надежду…
Да, крестик сдёрнуть не забудь!

И повернувшись вновь к Марине,
Сказал: – Сейчас мы все грехи
Рассмотрим, словно на витрине,
Учти, дела твои плохи.
Всё посчитаем, взвесим сами…
Вот, кстати, матушка с весами.
Она, как бывший продавец,
Считает быстро – молодец!

Увидев мать, Марина в слёзы,
Бежать хотела, было, к ней.
Но  заступили путь берёзы,
А также стенка из камней.
– Ещё не время обниматься, –
Остановил Марину Дух.
Открыв объёмистый гроссбух,
Он пальцем ткнул в строку абзаца.
– Как выражался в старину…
Не помню кто: «Начнём, пожалуй»;
А ты, коль сможешь,  то обжалуй,
Я, может быть, прощу вину.

Ты, без сомнения, виновна.
Твоя вина, Марина, в том,
Что ты жестоко, хладнокровно
Убила мать свою. Потом,
Из-за тебя замёрз Георгий,
Из-за тебя убит Борис.
А Константин? В каком он морге?
Труп до сих пор не найден, мисс!
– Про Костю вроде сообщали…
Что он живёт на островах, –
С высокой ёлки пропищали,
– Но это только на словах…

– Слова, слова… им вера есть ли?
Копнуть, так правды не найдёшь.
Вот, кто поверит ли мне, если
Я сам состряпаю ту ложь?
Ну, ладно Костя, а Серёга?
За что Сергей сидел в тюрьме?
Дух посмотрел на деву строго:
– Что про Сергея скажешь мне?

Марина голая стояла,
Дрожа всем телом на ветру.
Ей кто-то бросил одеяло,
Так стало холодно к утру.

– Я… что сказать… не знаю, прямо…
Всё это был какой-то сон.
Не знала я, что в кухне мама…
Там был Сергей, знать, вышел он.
Что до других, на самом деле,
Нельзя меня винить опять.
Мои друзья всегда хотели
Со мной банально… переспать!

Тут ведьмы пуще засвистели,
На минус шкалили весы,
От ветра гнулись сосны, ели,
И на цепи рычали псы.
Марина, встала перед псами:
– За что тут мучают меня?!
Они в меня влюбились сами,
Не виновата в этом я!

«Бежать… бежать с горы скорее!
Меня не видно средь кустов…»
А Чёрный Ангел в небе реет
И помогать опять готов.
– Ага! – кричали ей с опушки, –
Оболгала Сергея ты,
А виноват, конечно, Пушкин?
Трус завсегда бежит в кусты!

Из-за кустов открылась речка
И – чудо – узенький мосток;
В ограде выбита дощечка:
Здесь нужен гвоздь и молоток.
Монашка встала над стремниной,
Там, где в ограде был пролом…
Вдруг Чёрный Ангел над Мариной
Мелькнул, толкнув её крылом…

Томился вешний день погожий,
На царство сонное похожий.
Но тут нежданно грянул гром.
И возбудился «кошкин дом»:
«Маринка в речке утонула;
В пучину прыгнула сама,
Сквозь огражденья прошмыгнула
Не от большого, знать, ума».

До новостей народ охочий,
Передавал из уст в уста:
«Из кельи вышла среди ночи
И побежала что есть мочи,
И в Клязьму кинулась с моста».
В чём там причина, что подвигло
Её на тот ночной прыжок –
Никто не знает. Так погибла
Марина Сладкий Пирожок.

Сергей давно простил Марину.
Но вес его был маловат
Толмачить каждому кретину,
Что он ни в чём не виноват.
По гороскопу был он Овен,
И потому во всём виновен.
Недаром кумушки потом
Не раз шушукались о том,
Что вот как раз той самой ночью
Они (да вот те крест!) воочью
Его видали у реки.
Ох, эти злые языки!

 
 
ЗАКЛЮЧЕНИЕ

Роман мой клонится к закату,
Как солнца диск в исходе дня.
Осталось лишь поставить дату
И слезть с усталого коня.
Да разрешить одну дилемму –
Укажет всякий на обман:
Я начал труд сей как поэму,
А завершаю как роман.

Роман, поэма! Как же звучно
Свое творенье я назвал.
Читать-то было хоть не скучно
Всё, что так долго я писал?
Ведь я старательно и нежно
За строчкой строчку выводил.
Всё переписывал прилежно,
От взглядов ревностно хранил.
До срока никому ни строчки
Читать в тетрадке не давал.
И вот печальный сей финал –
Не знал, как дописать до точки.
Но всё же кончил, наконец.
А ты прочел? Ай, молодец!

Заставив здесь своих героев
Пройти нелёгкий путь земной,
Я, всех читателей расстроив,
Низвёл любимцев в мир иной.
Да, жизнь – не лёгкая прогулка;
Прожить её – не перейти
От тротуара до проулка
Шагов чуть больше двадцати.
Никто из нас, живых доселе,
Не может быть уверен в том,
Что в до сих пор здоровом теле
Не заведётся червь – потом.

Что за недуг сведёт в могилу
Нас всех – не ведает никто:
Подхватим ли в пути бациллу
Или задавит нас авто;
Утонем ли мы в ложке супа
Иль разобьёт нас паралич,
Иль упадёт на нас кирпич –
Всё будет по-дурацки глупо.
К чему же нам переживать,
Пока есть что и чем жевать?

Мы все умрём – богач и нищий;
Кто во дворце, кто средь полей;
Один – от недостатка пищи,
Другой – объевшись трюфелей.
Так жизнь устроена земная:
Родимся мы, чтоб умереть.
Чтоб ни случилось, друг, я знаю:
Так было, есть, и будет впредь.

Смерть – неизбежность, аксиома,
Неотвратимость, постулат.
Мы все умрём – в гостях иль дома,
Убьёт нас вирус иль булат.
Умрём мы, сидя у экранов,
Иль на дуэли у реки.
Вот, персонажи из романов
Жить будут, смерти вопреки.
Жить будут вечно все герои –
Те, кто выигрывал бои,
Кто побеждал врагов у Трои.
И, разумеется, – мои!

Ну,  а пока мы живы оба,
Не будем плакать и тужить.
Как далеко нам всем до гроба,
Никто не знает. Будем жить!

Автор записи:

captainvalentin20.7.2020

не в сети 4 года

3

Все публикации автора5Приватный чат

1

40

Загрузка...

# Длинные стихи