Кактус, пальма, агава.
Солнце встает с Востока,
улыбаясь лукаво,
а приглядись — жестоко.
Испепеленные скалы,
почва в мертвой коросте.
Череп в его оскале!
И в лучах его — кости!
С голой шеей, уродлив,
на телеграфном насесте
стервятник — как иероглиф
падали в буром тексте
автострады. Направо
пойдешь — там стоит агава.
Она же — налево. Прямо —
груда ржавого хлама.
Вечерний Мехико-Сити.
Лень и слепая сила
в нем смешаны, как в сосуде.
И жизнь течет, как текила.
Улицы, лица, фары.
Каждый второй — усатый.
На Авениде Реформы —
масса бронзовых статуй.
Подле каждой, на кромке
тротуара, с рукою
протянутой — по мексиканке
с грудным младенцем. Такою
фигурой — присохшим плачем —
и увенчать бы на деле
памятник Мексике. Впрочем,
и под ним бы сидели.
Сад громоздит листву и
не выдает нас зною.
(Я не знал, что существую,
пока ты была со мною.)
Площадь. Фонтан с рябою
нимфою. Скаты кровель.
(Покуда я был с тобою,
я видел все вещи в профиль.)
Райские кущи с адом
голосов за спиною.
(Кто был все время рядом,
пока ты была со мною?)
Ночь с багровой луною,
как сургуч на конверте.
(Пока ты была со мною,
я не боялся смерти.)
Вечерний Мехико-Сити.
Большая любовь к вокалу.
Бродячий оркестр в беседке
горланит ‘Гвадалахару’.
Веселый Мехико-Сити.
Точно картина в раме,
но неизвестной кисти,
он окружен горами.
Вечерний Мехико-Сити.
Пляска веселых литер
кока-колы. В зените
реет ангел-хранитель.
Здесь это связано с риском
быть подстреленным сходу,
сделаться обелиском
и представлять Свободу.
Что-то внутри, похоже,
сорвалось и раскололось.
Произнося ‘О, Боже’,
слышу собственный голос.
Так страницу мараешь
ради мелкого чуда.
Так при этом взираешь
на себя ниоткуда.
Это, Отче, издержки
жанра (правильней — жара).
Сдача медная с решки
безвозмездного дара.
Как несхоже с мольбою!
Так, забыв рыболова,
рыба рваной губою
тщетно дергает слово.
Веселый Мехико-Сити.
Жизнь течет, как текила.
Вы в харчевне сидите.
Официантка забыла
о вас и вашем омлете,
заболтавшись с брюнетом.
Впрочем, как все на свете.
По крайней мере, на этом.
Ибо, смерти помимо,
все, что имеет дело
с пространством, — все заменимо.
И особенно тело.
И этот вам уготован
жребий, как мясо с кровью.
В нищей стране никто вам
вслед не смотрит с любовью.
Стелющаяся полого
грунтовая дорога,
как пыльная форма бреда,
вас приводит в Ларедо.
С налитым кровью глазом
вы осядете наземь,
подломивши колени,
точно бык на арене.
Жизнь бессмысленна. Или
слишком длинна. Что в силе
речь о нехватке смысла
оставляет — как числа
в календаре настенном.
Что удобно растеньям,
камню, светилам. Многим
предметам. Но не двуногим.
Загрузка...
