Слепой. Я могу на него глядеть,
стыдливо, бесстыдно. Он чувствует взгляды?
Нет, велико его одиночество.
Странная прихоть-
досыта глядеть на чужое лицо.
Не досыта — хочется еще и еще.
В своем мире он сейчас говорит
почти вслух. Его губы шевелятся.
На них беспокойство. И какая-то
радость, почти улыбка.
Неощущаемый мной ветерок
рябит его лицо, словно воду.
Поезд следует к центру, останавливаясь
на станциях. Внутри его громкой
дребезжащей сутолоки покой,
покой молчащих людей —
некоторые смотрят на слепого
мимоходом, а не жадно, как я,—
и внутри этого покоя—его
особый покой, не покой, а вихрь
образов — только какие они, его образы?
Он слепой! И ему все равно,
что он выглядит странно, потому что
обнаженные мысли играют на его лице,
как свет на воде,— он же не знает,
что значит «выглядеть».
Он слеп от рожденья.
И вот он встает и наготове стоит у дверей,
зная, что следующая — его. Он считал?
Нет, он знает и так.
Он выходит, и я за ним.
«Разрешите, я вам помогу».
«Пожалуйста». Безразличие.
Но в тот же миг, когда я
слышу его безразличный голос,
рука его поднимается, ищет,
и мы идем, взявшись за руки, словно дети.
Его рука теплая и не влажная,
крепкая — такую приятно пожать.
И когда он первым проходит
турникет, рука его сразу же
ждет мою.
«Осторожно, ступеньки. А здесь
направо. Опять ступеньки». Мы вышли
на солнечный свет. Он чувствует
ласковый воздух. «Славный день»,—
говорит слепой. Одиночество
шагает со мной, шагает
рядом со мной, не во мне: его мысли
одиноки, но его рука и моя
так сроднились, что, кажется,
словно моя рука, отделившись,
идет сама по себе. Я перевожу
его через улицу, и слепой
говорит, что теперь сам найдет дорогу.
Он знает, куда идет: в никуда,
наполненное тенями. Он говорит: «Я».
Загрузка...
